Проводив его, Дмитрий вернулся и, слегка самодовольно улыбаясь и
потирая руки, - должно быть, и тому, что он таки выдержал характер, и
тому, что избавился, наконец, от скуки, - стал ходить по комнате, изредка
взглядывая на меня. Он был мне еще противнее. "Как он смеет ходить и
улыбаться?" - думал я.
- Зачем ты злишься? - сказал он вдруг, останавливаясь против меня.
- Я совсем не злюсь, - отвечал я, как всегда отвечают в подобных
случаях, - а только мне досадно, что ты притворяешься и передо мной, и
перед Безобедовым, и перед самим собою.
- Какой вздор! Я никогда ни перед кем не притворяюсь.
- Я не забываю нашего правила откровенности, я тебе говорю прямо. Как я
уверен, - сказал я, - тебе несносен этот Безобедов так же, как и мне,
потому что он глуп и бог знает что такое, но тебе приятно важничать перед
ним.
- Нет! И во-первых, Безобедов прекрасный человек...
- А я говорю: да; я скажу тебе даже, что и твоя дружба к Любовь
Сергеевне основана тоже на том, что она считает тебя богом.
- Да я тебе говорю, что нет.
- А я говорю, что да, потому что я знаю это по себе, - отвечал я с
жаром сдержанной досады и своею откровенностью желая обезоружить его, - я
тебе говорил и повторяю, что мне всегда кажется, что я люблю тех людей,
которые мне говорят приятное, а как разберу хорошенько, то вижу, что
настоящей привязанности нет.
- Нет, - продолжал Дмитрий, сердитым движением шеи поправляя галстук, -
когда я люблю, то ни похвалы, ни брань не могут изменить моего чувства.
- Неправда; ведь я тебе признавался, что, когда папа меня назвал
дрянью, я несколько времени ненавидел его и желал его смерти; так же и
ты...
- Говори за себя. Очень жалко, коли ты такой...
- Напротив, - вскричал я, вскакивая с кресел и с отчаянной храбростью
глядя ему в глаза, - это нехорошо, что ты говоришь; разве ты мне не
говорил про брата, - я тебе про это не поминаю, потому что это бы было
нечестно, - разве ты мне не говорил.. а я тебе скажу, как я тебя теперь
понимаю.
И я, стараясь уколоть его еще больнее, чем он меня, стал доказывать
ему, что он никого не любит, и высказывать ему все то, в чем, мне
казалось, я имел право упрекнуть его. Я был очень доволен тем, что
высказал ему все, совершенно забывая то, что единственно возможная цель
этого высказывания, состоящая в том, чтоб он признался в недостатках,
которые я обличал в нем, не могла быть достигнута в настоящую минуту,
когда он был разгорячен. В спокойном же состоянии, когда он мог сознаться,
я никогда не говорил ему этого.
Спор уже переходил в ссору, когда вдруг Дмитрий замолчал и ушел от меня
в другую комнату. Я пошел было за ним, продолжая говорить, но он не
отвечал мне. Я знал, что в графе его пороков была вспыльчивость, и он
теперь преодолевал себя. Я проклинал все его расписания.
Так вот к чему повело нас наше правило говорить друг другу все что мы
чувствовали и никогда третьему ничего не говорить друг о друге.
|
|
|
|