- Jerome. То настроение духа, в котором я находился в день исповеди и
поездки в монастырь, совершенно прошло и оставило по себе только смутное,
хотя и приятное, воспоминание, которое все более и более заглушалось
новыми впечатлениями свободной жизни.
Тетрадь с заглавием "Правила жизни" тоже была спрятана с черновыми
ученическими тетрадями. Несмотря на то, что мысль о возможности составить
себе правила на все обстоятельства жизни и всегда руководиться ими
нравилась мне, казалась чрезвычайно простою и вместе великою, и я
намеревался все-таки приложить ее к жизни, я опять как будто забыл, что
это нужно было делать сейчас же, и все откладывал до такого-то времени.
Меня утешало, однако, то, что всякая мысль, которая приходила мне теперь в
голову, подходила как раз под какое-нибудь из подразделений моих правил и
обязанностей: или к правилам в отношении к ближним, или к себе, или к
богу. "Вот тогда я это отнесу туда и еще много, много мыслей, которые мне
придут тогда, по этому предмету", - говорил я сам себе. Часто теперь я
спрашиваю себя: когда я был лучше и правее - тогда ли, когда верил во
всемогущество ума человеческого, или теперь, когда, потеряв силу развития,
сомневаюсь в силе и значении ума человеческого? - и не могу себе дать
положительного ответа.
Сознание свободы и то весеннее чувство ожидания чего-то, про которое я
говорил уже, до такой степени взволновали меня, что я решительно не мог
совладеть с самим собою и приготавливался к экзамену очень плохо. Бывало,
утром занимаешься в классной комнате и знаешь, что необходимо работать,
потому что завтра экзамен из предмета, в котором целых два вопроса еще не
прочитаны мной, но вдруг пахнет из окна каким-нибудь весенним духом, -
покажется, будто что-то крайне нужно сейчас вспомнить, руки сами собою
опускают книгу, ноги сами собой начинают двигаться и ходить взад и вперед,
а в голове, как будто кто-нибудь пожал пружинку и пустил в ход машину, в
голове так легко и естественно и с такою быстротою начинают пробегать
разные пестрые, веселые мечты, что только успеваешь замечать блеск их. И
час и два проходят незаметно. Или тоже сидишь за книгой и кое-как
сосредоточишь все внимание на то, что читаешь, вдруг по коридору услышишь
женские шаги и шум платья, - и все выскочило из головы, и нет возможности
усидеть на месте, хотя очень хорошо знаешь, что, кроме Гаши, старой
бабушкиной горничной, никто не мог пройти по коридору. "Ну, а ежели это
вдруг она? - приходит в голову, - ну, а если теперь-то вот и начнется, а я
пропущу?" - и выскакиваешь в коридор, видишь, что это точно Гаша; но уж
долго потом не совладеешь с головой. Пружинка пожата, и опять пошла
кутерьма страшная. Или вечером сидишь один с сальной свечой в своей
комнате; вдруг на секунду, чтоб снять со свечи или поправиться на стуле,
отрываешься от книги и видишь, что везде в дверях, по углам темно, и
слышишь, что везде в доме тихо, - опять невозможно не остановиться и не
слушать этой тишины, и не смотреть на этот мрак отворенной двери в темную
комнату, и долго-долго не пробыть в неподвижном положении или не пойти
вниз и не пройти по всем пустым комнатам.
|
|
|
|
