Ведь он такой же, как и я. Потом буду ходить
каждый день в университет пешком (а ежели мне дадут дрожки, то продам их и
деньги эти отложу тоже на бедных) и в точности буду исполнять все (что
было это "все", я никак бы не мог сказать тогда, но я живо понимал и
чувствовал это "все" разумной, нравственной, безупречной жизни). Буду
составлять лекции и даже вперед проходить предметы, так что на первом
курсе буду первым и напишу диссертацию; на втором курсе уже вперед буду
знать все, и меня могут перевести прямо в третий курс, так что я
восемнадцати лет кончу курс первым кандидатом с двумя золотыми медалями,
потом выдержу на магистра, на доктора и сделаюсь первым ученым в России...
даже в Европе я могу быть первым ученым... Ну, а потом? - спрашивал я сам
себя, но тут я припомнил, что эти мечты - гордость, грех, про который
нынче же вечером надо будет сказать духовнику, и возвратился к началу
рассуждений: - Для приготовления к лекциям я буду ходить пешком на
Воробьевы горы; выберу себе там местечко под деревом и буду читать лекции;
иногда возьму с собой что-нибудь закусить: сыру или пирожок от Педотти,
или что-нибудь. Отдохну и потом стану читать какую-нибудь хорошую книгу,
или буду рисовать виды, или играть на каком-нибудь инструменте (непременно
выучусь играть на флейте). Потом она тоже будет ходить гулять на Воробьевы
горы и когда-нибудь подойдет ко мне и спросит: кто я такой? Я посмотрю на
нее этак печально и скажу, что я сын священника одного и что я счастлив
только здесь, когда один, совершенно один-одинешенек. Она подаст мне руку,
скажет что-нибудь и сядет подле меня. Так каждый день мы будем приходить
сюда, будем друзьями, и я буду целовать ее... Нет, это нехорошо. Напротив,
с нынешнего дня я уж больше не буду смотреть на женщин. Никогда, никогда
не буду ходить в девичью, даже буду стараться не проходить мимо; а через
три года выйду из-под опеки и женюсь непременно. Буду делать нарочно
движенья как можно больше, гимнастику каждый день, так что, когда мне
будет двадцать пять лет, я буду сильней Раппо. Первый день буду держать по
полпуда "вытянутой рукой" пять минут, на другой день двадцать один фунт,
на третий день двадцать два фунта и так далее, так что, наконец, по четыре
пуда в каждой руке, и так, что буду сильнее всех в дворне; и когда вдруг
кто-нибудь вздумает оскорбить меня или станет отзываться непочтительно об
ней, я возьму его так, просто, за грудь, подниму аршина на два от земли
одной рукой и только подержу, чтоб чувствовал мою силу, и оставлю; но,
впрочем, и это нехорошо; нет, ничего, ведь я ему зла не сделаю, а только
докажу, что я..." Да не упрекнут меня в том, что мечты моей юности так же
ребячески, как мечты детства и отрочества. Я убежден в том, что, ежели мне
суждено прожить до глубокой старости и рассказ мой догонит мой возраст, я
стариком семидесяти лет буду точно так же невозможно ребячески мечтать,
как и теперь. Буду мечтать о какой-нибудь прелестной Марии, которая
полюбит меня, беззубого старика, как она полюбила Мазепу, о том, как мой
слабоумный сын вдруг сделается министром по какому-нибудь необыкновенному
случаю, или о том, как вдруг у меня будет пропасть миллионов денег.
|
|
|
|
