Многие сняли сюртуки (особенно те,
у которых были тонкие и совершенно свежие рубашки), я сделал тоже и понял,
что началось. Хотя веселого еще ничего не было, я был твердо уверен, что
все-таки будет отлично, когда мы все выпьем по стакану готовившегося
напитка.
[* Потушите свечи, Фрост! (нем.).]
Напиток поспел. Дерптский студент, сильно закапав стол, разлил жженку
по стаканам и закричал: "Ну, теперь, господа, давайте". Когда мы каждый
взяли в руку по полному липкому стакану, дерптский студент и Фрост запели
немецкую песню, в которой часто повторялось восклицание Юхе! Мы все
нескладно запели за ними, стали чокаться, кричать что-то, хвалить жженку и
друг с другом через руку и просто пить сладкую и крепкую жидкость. Теперь
уж нечего было дожидаться, кутеж был во всем разгаре. Я выпил уже целый
стакан жженки, мне налили другой, в висках у меня стучало, огонь казался
багровым, кругом меня все кричало и смеялось, но все-таки не только не
казалось весело, но я даже был уверен, что и мне и всем было скучно и что
я и все только почему-то считали необходимым притворяться, что им очень
весело. Не притворялся, может быть, только дерптский студент; он все более
и более становился румяным и вездесущим, всем подливал пустые стаканы и
все больше и больше заливал стол, который весь сделался сладким и липким.
Не помню, как и что следовало одно за другим, но помню, что в этот вечер я
ужасно любил дерптского студента и Фроста, учил наизусть немецкую песню и
обоих их целовал в сладкие губы; помню тоже, что в этот вечер я ненавидел
дерптского студента и хотел пустить в него стулом, но удержался; помню,
что, кроме того чувства неповиновения всех членов, которое я испытал и в
день обеда у Яра, у меня в этот вечер так болела и кружилась голова, что я
ужасно боялся умереть сию же минуту; помню тоже, что мы зачем-то все сели
на пол, махали руками, подражая движению веслами, пели "Вниз по матушке по
Волге" и что я в это время думал о том, что этого вовсе не нужно было
делать; помню еще, что я, лежа на полу, цепляясь нога за ногу, боролся
по-цыгански, кому-то свихнул шею и подумал, что этого не случилось бы,
ежели бы он не был пьян; помню еще, что ужинали и пили что-то другое, что
я выходил на двор освежиться, и моей голове было холодно, и что, уезжая, я
заметил, что было ужасно темно, что подножка пролетки сделалась покатая и
скользкая и за Кузьму нельзя было держаться, потому что он сделался слаб и
качался, как тряпка; но помню главное: что в продолжение всего этого
вечера я беспрестанно чувствовал, что я очень глупо делаю, притворяясь,
будто бы мне очень весело, будто бы я люблю очень много пить и будто бы я
и не думал быть пьяным, и беспрестанно чувствовал, что и другие очень
глупо делают, притворяясь в том же. Мне казалось, что каждому отдельно
было неприятно, как и мне, но, полагая, что такое неприятное чувство
испытывал он один, каждый считал себя обязанным притворяться веселым, для
того чтобы не расстроить общего веселья; притом же - странно сказать - я
себя считал обязанным к притворству по одному тому, что в суповую чашу
влило было три бутылки шампанского по десяти рублей и десять бутылок рому
по четыре рубля, что всего составляло семьдесят рублей, кроме ужина.
|
|
|
|
