Он
чувствовал, что много еще оставалось у него неизрасходованного счастия,
которое, ежели он не хотел больше употреблять на карты, он мог употребить
вообще на успехи в жизни. Потом была весна, у него было неожиданно много
денег, он был совершенно один и скучал. Толкуя с Яковом о делах и вспомнив
о бесконечной тяжбе с Епифановым и о красавице Авдотье Васильевне, которую
он давно не видел, я воображаю, как он сказал Якову: "Знаешь, Яков
Харлампыч, чем нам возиться с этой тяжбой, я думаю просто уступить им эту
проклятую землю, а? как ты думаешь?.."
Воображаю, как отрицательно завертелись за спиной пальцы Якова при
таком вопросе и как он доказывал, что "опять-таки дело наше правое, Петр
Александрович".
Но папа велел заложить колясочку, надел свою модную оливковую бекешу,
зачесал остатки волос, вспрыснул платок духами и в самом веселом
расположении духа, в которое приводило его убеждение, что он поступает
по-барски, а главное - надежда увидать хорошенькую женщину, поехал к
соседям.
Мне известно только то, что папа в первый свой визит не застал Петра
Васильевича, который был в поле, и пробыл один часа два с дамами. Я
воображаю, как он рассыпался в любезностях, как обворожал их, притопывая
своим мягким сапогом, пришепетывая и делая слабенькие глазки. Я воображаю
тоже, как его вдруг нежно полюбила веселенькая старушка и как
развеселилась ее холодная красавица дочь.
Когда дворовая девка, запыхавшись, прибежала доложить Петру
Васильевичу, что сам старый Иртеньев приехал, я воображаю, как он сердито
отвечал: "Ну, что ж, что приехал?" - и как вследствие этого он пошел домой
как можно тише, может быть еще, вернувшись в кабинет, нарочно надел самый
грязный пальто и послал сказать повару, чтобы отнюдь не смел, ежели барыни
прикажут, ничего прибавлять к обеду.
Я потом часто видал папа с Епифановым, поэтому живо представляю себе
это первое свидание. Воображаю, как, несмотря на то, что папа предложил
ему мировой окончить тяжбу, Петр Васильевич был мрачен и сердит за то, что
пожертвовал своей карьерой матери, а папа подобного ничего не сделал, как
ничто не удивляло его и как папа, будто не замечая этой мрачности, был
игрив, весел и обращался с ним, как с удивительным шутником, чем иногда
обижался Петр Васильевич и чему иногда против своего желания не мог не
поддаваться. Папа, с своею склонностию из всего делать шутку, называл
Петра Васильевича почему-то полковником и, несмотря на то, что Епифанов
при мне раз, хуже чем обыкновенно заикнувшись и покраснев от досады,
заметил, что он не по-по-по-полковник, а по-по-по-ручик, папа через пять
минут назвал его опять полковником.
Любочка рассказывала мне, что, когда еще нас не было в деревне, они
каждый день виделись с Епифановыми, и было чрезвычайно весело. Папа, с
своим умением устраивать все как-то оригинально, шутливо и вместе с тем
просто и изящно, затеивал то охоты, то рыбные ловли, то какие-то
фейерверки, на которых присутствовали Епифановы.
|
|
|
|
