Он бы сказал: "Нет, ни за что!..",
а я сказал бы: "Князь Нехлюдов! напрасно вы хотите быть великодушнее
Николая Иртеньева. Нет в мире человека великодушнее его". Поклонился бы и
вышел. Дмитрий и Любочка в слезах выбежали бы за мною и умоляли бы, чтобы
я принял их жертву. И я бы мог согласиться и мог бы быть очень, очень
счастлив, ежели бы только я был влюблен в Вареньку..." Мечты эти были так
приятны, что мне очень хотелось сообщить их моему другу, но, несмотря на
наш обет взаимной откровенности, я чувствовал почему-то, что нет
физической возможности сказать этого.
Дмитрий вернулся от Любовь Сергеевны с каплями на зубу, которые она
дала ему, еще более страдающий и, вследствие этого, еще более мрачный.
Постель мне была еще не постлана, и мальчик, слуга Дмитрия, пришел
спросить его, где я буду спать.
- Убирайся к черту! - крикнул Дмитрий, топнув ногой. - Васька! Васька!
Васька! - закричал он, только что мальчик вышел, с каждым разом возвышая
голос. - Васька! стели мне на полу.
- Нет, лучше я лягу на полу, - сказал я.
- Ну, все равно, стели где-нибудь, - тем же сердитым тоном продолжал
Дмитрий. - Васька! что ж ты не стелешь?
Но Васька, видимо, не понимал, чего от него требовали, и стоял не
двигаясь.
- Ну, что ж ты? стели, стели! Васька! Васька! - закричал Дмитрий, входя
вдруг в какое-то бешенство.
Но Васька, все еще не понимая и оробев, не шевелился.
- Так ты поклялся меня погуб... взбесить?
И Дмитрий, вскочив со стула и подбежав к мальчику, из всех сил
несколько раз ударил по голове кулаком Ваську, который стремглав убежал из
комнаты. Остановившись у двери, Дмитрий оглянулся на меня, и выражение
бешенства и жестокости, которое за секунду было на его лице, заменилось
таким кротким, пристыженным и любящим детским выражением, что мне стало
жалко его, и, как ни хотелось отвернуться, я не решился этого сделать. Он
ничего не сказал мне, но долго молча ходил по комнате, изредка поглядывая
на меня с тем же просящим прощения выражением, потом достал из стола
тетрадь, записал что-то в нее, снял сюртук, тщательно сложил его, подошел
к углу, где висел образ, сложил на груди свои большие белые руки и стал
молиться. Он молился так долго, что Васька успел принести тюфяк и постлать
на полу, что я ему объяснил шепотом. Я разделся и лег на постланную на
полу постель, а Дмитрий еще все продолжал молиться. Глядя на немного
сутуловатую спину Дмитрия и его подошвы, которые как-то покорно
выставлялись передо мной, когда он клал земные поклоны, я а еще сильнее
любил Дмитрия, чем прежде, и думал все о том: "Сказать или не сказать ему
то, что я мечтал об наших сестрах?" Окончив молитву Дмитрий лег ко мне на
постель и, облокотясь на руку, долго, молча, ласковым и пристыженным
взглядом смотрел на меня. Ему, видимо, было тяжело это, но он как будто
наказывал себя. Я улыбнулся, глядя на него. Он улыбнулся тоже.
- А отчего ж ты мне не скажешь, - сказал он, - что я гадко поступил?
ведь ты об этом сейчас думал?
- Да, - отвечал я, хотя и думал о другом, но мне показалось, что
действительно я об этом думал, - да, это очень нехорошо, я даже и не
ожидал от тебя этого, - сказал я, чувствуя в эту минуту особенное
удовольствие в том, что я говорил ему Ты.
|
|
|
|
