И такое
натруженное, больное место бывает почти в каждом семействе. В семействе
Нехлюдовых такое натруженное место была странная любовь Дмитрия к Любовь
Сергеевне, возбуждавшая в сестре и матери если не чувство зависти, то
оскорбленное родственное чувство. Поэтому-то и спор об Иване Яковлевиче и
суеверии имел для всех них такое серьезное значение.
- Ты всегда стараешься видеть в том, над чем другие смеются и что все
презирают, - говорила Варенька своим звучным голосом и отчетливо
выговаривая каждую букву, - ты именно во всем этом стараешься находить
что-нибудь необыкновенно хорошее.
- Во-первых, только самый легкомысленный человек может говорить о
презрении к такому замечательному человеку, как Иван Яковлевич, - отвечал
Дмитрий, судорожно подергивая головою в противную сторону от сестры, - а
во-вторых, напротив, ты стараешься нарочно не видать хорошего, которое у
тебя стоит перед глазами.
Вернувшись к нам, Софья Ивановна несколько раз испуганно посмотрела то
на племянника, то на племянницу, то на меня и раза два, как будто сказав
что-то мысленно, открыв рот, тяжело вздохнула.
- Варя, пожалуйста, читай поскорее, - сказала она, подавая ей книгу и
ласково потрепав ее по руке, - я непременно хочу знать, нашел ли он ее
опять. (Кажется, что в романе и речи не было о том, чтобы кто-нибудь
находил кого-нибудь.) А ты, Митя, лучше бы завязал щеку, мой дружок, а то
свежо и опять у тебя разболятся зубы, - сказала она племяннику, несмотря
на недовольный взгляд, который он бросил на нее, должно быть за то, что
она прервала логическую нить его доводов. Чтение продолжалось.
Эта маленькая ссора нисколько не расстроила того семейного спокойствия
и разумного согласия, которым дышал этот женскии кружок.
Этот кружок, которому направление и характер, видимо, давала княгиня
Марья Ивановна, имел для меня совершенно новый и привлекательный характер
какой-то логичности и вместе с тем простоты и изящества. Этот характер
выражался для меня и в красоте, чистоте и прочности вещей - колокольчика,
переплета книги, кресла, стола, - и в прямой, поддержанной корсетом, позе
княгини, и в выставленных напоказ буклях седых волос; и в манере называть
меня при первом свидании просто Nicolas и он, в их занятиях, в чтении, и в
шитье платья, и в необыкновенной белизне дамских рук. (У них у всех была в
руке общая семейная черта, состоящая в том, что мякоть ладони с внешней
стороны была алого цвета и отделялась резкой прямой чертой от
необыкновенной белизны верхней части руки.) Но более всего этот характер
выражался в их манере, всех трех, отлично говорить по-русски и
по-французски, отчетливо выговаривая каждую букву, с педантической
точностью доканчивая каждое слово и предложение. Все это, и особенно то,
что в этом обществе со мной обращались просто и серьезно, как с большим,
говорили мне свои, слушали мои мнения, - к этому я так мало привык, что
несмотря на блестящие пуговицы и голубые обшлага, я все боялся, что вдруг
мне скажут: "Неужели вы думаете, что с вами серьезно разговаривают?
ступайте-ка учиться", - все это делало то, что в этом обществе я не
чувствовал ни малейшей застенчивости.
|
|
|
|
