Одним словом, все, чем я хотел
похвастаться перед ними, исключая выговора французского и немецкого
языков, они знали лучше меня и нисколько не гордились этим. Мог бы я
похвастаться в моем положении светскостью, но ее я не имел, как Володя.
Так что же такое было та высота, с которой я смотрел на них? Мое
знакомство с князем Иваном Иванычем? выговор французского языка? дрожки?
голландская рубашка ? ногти? Да уж не вздор ли все это? - начинало мне
глухо приходить иногда в голову под влиянием чувства зависти к
товариществу и добродушному молодому веселью, которое я видел перед собой.
Они все были на "ты". Простота их обращения доходила до грубости, но и под
этой грубой внешностью был постоянно виден страх хоть чуть-чуть оскорбить
друг друга. Наглец, свинья, употребляемые ими в ласкательном смысле,
только коробили меня и мне подавали повод к внутреннему подсмеиванию, но
эти слова не оскорбляли их и не мешали им быть между собой на самой
искренней дружеской ноге. В обращении между собой они были так осторожны и
деликатны, как только бывают очень бедные и очень молодые люди. Главное
же, что-то широкое, разгульное чуялось мне в этом характере Зухина и его
похождениях в Лиссабоне. Я предчувствовал, что эти кутежи должны были быть
что-то совсем другое, чем то притворство с жженым ромом и шампанским, в
котором я участвовал у барона З.
Глава XLIV. ЗУХИН И СЕМЕНОВ
Не знаю, к какому сословию принадлежал Зухин, но знаю, что он был из С.
гимназии, без всякого состояния и, кажется, не дворянин. Ему было в то
время лет восемнадцать, хотя на вид казалось гораздо больше. Он был
необычайно умен, в особенности понятлив: ему легче было сразу обнять целый
многосложный предмет, предвидеть все его частности и выводы, чем
посредством сознания обсудить законы, по которым производились эти выводы.
Он знал, что он был умен, гордился этим и вследствие этой гордости был
одинаково со всеми прост в обращении и добродушен. Должно быть, он много
испытал в жизни. Его пылкая, восприимчивая натура уже успела отразить в
себе и любовь, и дружбу, и дела, и деньги. Хотя в малой мере, хотя в
низших слоях общества, но не было вещи, к которой бы он, испытав ее, не
имел не то презрения, не то какого-то равнодушия и невнимания,
происходящих от слишком большой легкости, с которой ему все доставалось.
Он, казалось, с таким жаром брался за все новое только для того, чтоб,
достигнув цели, презирать то, чего он достигнул, и способная натура его
достигала всегда и цели и права на презрение. В отношении науки было то же
самое: занимаясь мало, не записывая, он знал математику превосходно и не
хвастался, говоря, что собьет профессора. Ему казалось много вздоров в
том, что ему читали, но с свойственным его натуре бессознательным
практическим плутовством он тотчас же подделывался под то, что было нужно
профессору, и все профессора его любили.
|
|
|
|
