Но из веех этих лиц не много было мне знакомых, да и с теми
знакомство ограничивалось кивком головы и словами: "Здравствуйте,
Иртеньев!" Вокруг же меня жали друг другу руки, толкались, слова дружбы,
улыбки, приязни, шуточки сыпались со всех сторон. Я везде чувствовал
связь, соединяющую все это молодое общество, и с грустью чувствовал, что
связь эта как-то обошла меня. Но это было только минутное впечатление.
Вследствие его и досады, порожденной им, напротив, я даже скоро нашел, что
очень хорошо, что я не принадлежу ко всему этому обществу, что у меня
должен быть свой кружок, людей порядочных, и уселся на третьей лавке, где
сидели граф Б., барон З., князь Р., Иван и другие господа в том же роде,
из которых я был знаком с Ивиным и графом Б. Но и эти господа смотрели на
меня так, что я чувствовал себя не совсем принадлежащим и к их обществу. Я
стал наблюдать все, что происходило вокруг меня. Семенов, с своими седыми
всклокоченными волосами и белыми зубами, в расстегнутом сюртуке, сидел
недалеко от меня и, облокотясь, грыз перо. Гимназист, выдержавший первым
экзамен, сидел на первой лавке, все с подвязанной черным галстуком щекой,
и играл серебряным ключиком часов на атласном жилете. Иконин, который
поступил-таки в университет сидя на верхней лавке, в голубых панталонах с
кантом, закрывавших весь сапог, хохотал и кричал, что он на Парнасе.
Иленька, который, к удивлению моему, не только холодно, но даже
презрительно мне поклонился, как будто желая напомнить о том, что здесь мы
все равны, сидел передо мной и, поставив особенно развязно свои худые ноги
на лавку (как мне казалось, на мой счет), разговаривал с другим студентом
и изредка взглядывал на меня. Подле меня компания Ивина говорила
по-французски. Эти господа казались мне ужасно глупы. Всякое слово,
которое я слышал из их разговора, не только казалось мне бессмысленно, но
неправильно, просто не по французски (ce n'est рas Francais, говорил я
себе мысленно), а позы, речи и поступки Семенова, Иленьки и других
казались мне неблагородны, непорядочны, не comme il faut.
Я не принадлежал ни к какой компании и, чувствуя себя одиноким и
неспособным к сближению, злился. Один сгудент на лавке передо мной грыз
ногти, которые были все в красных заусенцах, и это мне показалось до того
противно, что я даже пересел от него подальше. В душе же мне, помню, в
этот первый день было очень грустно.
Когда вошел профессор и все, зашевелившись, замолкли, я помню, что я и
на профессора распространил свой сатирический взгляд, и меня поразило то,
что профессор начал лекцию вводной фразой, в которой, по моему мнению, не
было никакого толка. Я хотел, чтобы лекция от начала до конца была такая
умная, чтобы из нее нельзя было выкинуть и нельзя было к ней прибавить ни
одного слова. Разочаровавшись в этом, я сейчас же, под заглавием "первая
лекция", написанным в красиво переплетенной тетрадке, которую я принес с
собою, нарисовал восемнадцать профилей, которые соединялись в кружок в
виде цветка, и только изредка водил рукой по бумаге, для того чтобы
профессор (который, я был уверен, очень занимается мною) думал, что я
записываю.
|
|
|
|
