Я
убежден, что нет человеческого существа и возраста, лишенного этой
благодетельной, утешительной способности мечтания. Но, исключая общей
черты невозможности - волшебности мечтаний, мечтания каждого человека и
каждого возраста имеют свой отличительный характер. В тот период времени,
который я считаю пределом отрочества и началом юности, основой моих
мечтаний были четыре чувства: любовь к ней, к воображаемой женщине, о
которой я мечтал всегда в одном и том же смысле и которую всякую минуту
ожидал где-нибудь встретить. Эта она была немножко Сонечка, немножко Маша,
жена Василья, в то время, как она моет белье в корыте, и немножко женщина
с жемчугами на белой шее, которую я видел очень давно в театре, в ложе
подле нас. Второе чувство было любовь любви. Мне хотелось, чтобы все меня
знали и любили. Мне хотелось сказать свое имя: Николай Иртеньев, и чтобы
все были поражены этим известием, обступили меня и благодарили бы за
что-нибудь. Третье чувство было надежда на необыкновенное, тщеславное
счастье - такая сильная и твердая, что она переходила в сумасшествие. Я
так был уверен, что очень скоро, вследствие какого-нибудь необыкновенного
случая, вдруг сделаюсь самым богатым и самым знатным человеком в мире, что
беспрестанно находился в тревожном ожидании чего-то волшебно счастливого.
Я все ждал, что вот начнется, и я достигну всего, чего может желать
человек, и всегда повсюду торопился, полагая, что уже начинается там, где
меня нет. Четвертое и главное чувство было отвращение к самому себе и
раскаяние, но раскаяние до такой степени слитое с надеждой на счастие, что
оно не имело в себе ничего печального. Мне казалось так легко и
естественно оторваться от всего прошедшего, переделать, забыть все, что
было, и начать свою жизнь со всеми ее отношениями совершенно снова, что
прошедшее не тяготило, не связывало меня. Я даже наслаждался в отвращении
к прошедшему и старался видеть его мрачнее, чем оно было. Чем чернее был
круг воспоминаний прошедшего, тем чище и светлее выдавалась из него
светлая, чистая точка настоящего и развивались радужные цвета будущего.
Этот-то голос раскаяния и страстного желания совершенства и был главным
новым душевным ощущением в ту эпоху моего развития, и он-то положил новые
начала моему взгляду на себя, на людей и на мир божий. Благой, отрадный
голос, столько раз с тех пор, в те грустные времена, когда душа молча
покорялась власти жизненной лжи и разврата, вдруг смело восстававший
против всякой неправды, злостно отличавший прошедшее, указывавший,
заставляя любить ее, ясную точку настоящего и обещавший добро и счастье в
будущем, - благой, отрадный голос! Неужели ты перестанешь звучать
когда-нибудь?
Глава IV. НАШ СЕМЕЙНЫЙ КРУЖОК
Папа эту весну редко бывал дома. Но зато, когда это случалось, он бывал
чрезвычайно весел, бренчал на фортепьянах свои любимые штучки, делал
сладенькие глазки и выдумывал про всех нас и Мими шуточки, вроде того, что
грузинский царевич видел Мими на катанье и так влюбился, что подал
прошение в синод об разводной, что меня назначают помощником к венскому
посланнику, - и с серьезным лицом сообщал нам эти новости; пугал Катеньку
пауками, которых она боялась; был очень ласков с нашими приятелями
Дубковым и Нехлюдовым и беспрестанно рассказывал нам и гостям свои планы
на будущий год.
|
|
|
|
