Мы молча приехали к Дубкову. Квартира Дубкова была необыкновенно
хороша, или показалась мне такою. Везде были ковры, картины, гардины,
пестрые обои, портреты, изогнутые кресла, вольтеровские кресла, на стенах
висели ружья, пистолеты, кисеты и какие-то картонные звериные головы. При
виде этого кабинета я понял, кому подражал Володя в убранстве своей
комнаты. Мы застали Дубкова и Володю за картами. Какой-то незнакомый мне
господин (должно быть, неважный, судя по его скромному положению) сидел
подле стола и очень внимательно смотрел на игру. Сам Дубков был в шелковом
халате и мягких башмаках. Володя без сюртука сидел против него на диване
и, судя по раскрасневшемуся лицу и недовольному беглому взгляду, который
он, на секунду оторвав от карт, бросил на нас, был очень занят игрой.
Увидев меня, он покраснел еще больше.
- Ну, тебе сдавать, - сказал он Дубкову. Я понял, что ему было
неприятно, что я узнал про то, что он играет в карты. Но в его выражении
не было заметно смущения, оно как будто говорило мне: "Да, играю, а ты
удивляешься этому только потому, что еще молод. Это не только не дурно, но
должно в наши лета". Я тотчас почувствовал и понял это.
Дубков, однако, не стал сдавать карты, а встал, пожал нам руки, усадил
и предложил трубки, от которых мы отказались.
- Так вот он, наш дипломат, виновник торжества, - сказал Дубков. -
Ей-богу, ужасно похож на полковника.
- Гм! - промычал я, чувствуя опять на своем лице распускающуюся глупо
самодовольную улыбку.
Я уважал Дубкова, как только может уважать шестнадцатилетний мальчик
двадцатисемилетного адъютанта, про которого все большие говорят, что он
чрезвычайно порядочный молодой человек, который отлично танцует, говорит
по-французски и который, в душе презирая мою молодость, видимо старается
скрывать это.
Несмотря на все мое уважение, во все время нашего с ним знакомства,
мне, бог знает отчего, бывало тяжело и неловко смотреть ему в глаза. А я
заметил после, что мне бывает неловко смотреть в глаза трем родам людей -
тем, которые гораздо хуже меня, тем, которые гораздо лучше меня, и тем, с
которыми мы не решаемся сказать друг другу вещь, которую оба знаем. Может
быть, Дубков был и лучше, может быть, и хуже меня, но наверное уже было
то, что он очень часто лгал, не признаваясь в этом, что я заметил в нем
эту слабость и, разумеется, не решался ему говорить о ней.
- Сыграем еще одного короля, - сказал Володя, подергивая плечом, как
папа, и тасуя карты.
- Вот пристает! - сказал Дубков. - После доиграем. Ну, а впрочем,
одного - давай.
В то время как они играли, я наблюдал их руки. У Володи была большая
красивая рука; отдел большого пальца и выгиб остальных, когда он держал
карты, были так похожи на руку папа, что мне даже одно время казалось, что
Володя нарочно так держит руки, чтоб быть похожим на большого; но,
взглянув на его лицо, сейчас видно было, что он ни о чем не думает, кроме
игры.
|
|
|
|
