В сенях еще громче и чаще, чем с вечера, слышны были" заливавшиеся
перед светом соловьи. В комнате же нукеров слышно было равномерное шипение и
свистение железа по камню оттачиваемого кинжала. Хаджи-Мурат зачерпнул воды
из кадки и подошел уже к своей двери, когда услыхал в комнате мюридов, кроме
звука точения, еще и тонкий голос Ханефи, певшего знакомую Хаджи-Мурату
песню. Хаджи-Мурат остановился и стал слушать.
В песне говорилось о том, как джигит Гамзат угнал с своими молодцами с
русской стороны табун белых коней. Как потом его настиг за Тереком русский
князь и как он окружил его своим, как лес, большим войском. Потом пелось о
том, как Гамзат порезал лошадей и с молодцами своими засел за кровавым
завалом убитых коней и бился с русскими до тех пор, пока были пули в ружьях
и кинжалы на поясах и кровь в жилах. Но прежде чем умереть, Гамзат увидал
птиц на небе и закричал им: "Вы, перелетные птицы, летите в наши дома и
скажите вы нашим сестрам, матерям и белым девушкам, что умерли мы все за
хазават. Скажите им, что не будут наши тела лежать в могилах, а растаскают и
оглодают наши кости жадные волки и выклюют глаза нам черные вороны".
Этими словами кончалась песня, и к этим последним словам, пропетым
заунывным напевом, присоединился бодрый голос веселого Хан-Магомы, который
при самом конце песни громко закричал: "Ля илляха иль алла" - и пронзительно
завизжал. Потом все затихло, и опять слышалось только соловьиное чмоканье и
свист из сада и равномерное шипение и изредка свистение быстро скользящего
по камням железа из-за двери.
Хаджи-Мурат так задумался, что не заметил, как нагнул кувшин, и вода
лилась из него. Он покачал на себя головой и вошел в свою комнату.
Совершив утренний намаз, Хаджи-Мурат осмотрел свое оружие и сел на свою
постель. Делать было больше нечего. Для того чтобы выехать, надо было
спроситься у пристава. А на дворе еще было темно, и пристав еще спал.
Песня Ханефи напомнила ему другую песню, сложенную его матерью. Песня
эта рассказывала то, что действительно было, - было тогда, когда Хаджи-Мурат
только что родился, но про что ему рассказывала его мать.
Песня была такая: "Булатный кинжал твой прорвал мою белую грудь, а я
приложила к ней мое солнышко, моего мальчика, омыла его своей горячей
кровью, и рана зажила без трав и кореньев, не боялась я смерти, не будет
бояться и мальчик-джигит".
Слова этой песни обращены были к отцу Хаджи-Мурата, и смысл песни был
тот, что, когда родился Хаджи-Мурат, ханша родила тоже своего другого сына,
Умма-Хана, и потребовала к себе в кормилицы мать Хаджи-Мурата, выкормившую
старшего ее сына, Абу-нунцала. Но Патимат не захотела оставить этого сына и
сказала, что не пойдет. Отец Хаджи-Мурата рассердился и приказывал ей. Когда
же она опять отказалась, ударил ее кинжалом и убил бы ее, если бы ее не
отняли. Так она и не отдала его и выкормила, и на это дело сложила песню.
Хаджи-Мурат вспомнил свою мать, когда она, укладывая его спать с собой
рядом, под шубой, на крыше сакли, пела ему эту песню, и он просил ее
показать ему то место на боку, где остался след от раны.
|
|
|
|
