Девушка эта рассказала Николаю, как она с детства еще,
по портретам, влюбилась в него, боготворила его и решила во что бы то ни
стало добиться его внимания. И вот она добилась, и, как она говорила, ей
ничего больше не нужно было. Девица эта была свезена в место обычных
свиданий Николая с женщинами, и Николай провел с ней более часа.
Когда он в эту ночь вернулся в свою комнату и лег на узкую, жесткую
постель, которой он гордился, и покрылся своим плащом, который он считал (и
так и говорил) столь же знаменитым, как шляпа Наполеона, он долго не мог
заснуть. Он то вспоминал испуганное и восторженное выражение белого лица
этой девицы, то могучие, полные плечи своей всегдашней любовницы Нелидовой и
делал сравнение между тою и другою. О том, что распутство женатого человека
было не хорошо, ему и не приходило в голову, и он очень удивился бы, если бы
кто-нибудь осудил его за это. Но, несмотря на то, что он был уверен, что
поступал так, как должно, у него оставалась какая-то неприятная отрыжка, и,
чтобы заглушить это чувство, он стал думать о том, что всегда успокаивало
его: о том, какой он великий человек.
Несмотря на то, что он поздно заснул, он, как всегда, встал в восьмом
часу, и, сделав свой обычный туалет, вытерев льдом свое большое, сытое тело
и помолившись богу, он прочел обычные, с детства произносимые молитвы:
"Богородицу", "Верую", "Отче наш", не приписывая произносимым словам
никакого значения, - и вышел из малого подъезда на набережную, в шинели и
фуражке.
Посредине набережной ему встретился такого же, как он сам, огромного
роста ученик училища правоведения, в мундире и шляпе. Увидав мундир училища,
которое он не любил за вольнодумство, Николай Павлович нахмурился, но
высокий рост, и старательная вытяжка, и отдавание чести с подчеркнуто
выпяченным локтем ученика смягчило его неудовольствие.
- Как фамилия? - спросил он.
- Полосатов! ваше императорское величество.
- Молодец!
Ученик все стоял с рукой у шляпы. Николай остановился.
- Хочешь в военную службу?
- Никак нет, ваше императорское величество.
- Болван! - и Николай, отвернувшись, пошел дальше и стал громко
произносить первые попавшиеся ему слова. "Копервейн, Копервейн, - повторял
он несколько раз имя вчерашней девицы. - Скверно, скверно". Он не думал о
том, что говорил, но заглушал свое чувство вниманием к тому, что говорил.
"Да, что бы была без меня Россия, - сказал он себе, почувствовав опять
приближение недовольного чувства. - Да, чтобы была без меня не Россия одна,
а Европа". И он вспомнил про шурина, прусского короля, и его слабость и
глупость и покачал головой.
Подходя назад к крыльцу, он увидал карету Елены Павловны, которая с
красным лакеем подъезжала к Салтыковскому подъезду. Елена Павловна для него
была олицетворением тех пустых людей, которые рассуждали не только о науках,
поэзии, но и об управлении людей, воображая, что они могут управлять собою
лучше, чем он, Николай, управлял ими.
|
|
|
|
