Раза два Бутлер выходил из палатки,
держа в руке, в кармане панталон, свой кошелек, но, наконец, не выдержал и,
несмотря на данное себе и братьям слово не играть, стал понтировать.
И не прошло часу, как Бутлер, весь красный, в поту, испачканный мелом,
сидел, облокотившись обеими руками на стол, и писал под смятыми на углы и
транспорты картами цифры своих ставок. Он проиграл так много, что уж боялся
счесть то, что было за ним записано. Он, не считая, знал, что, отдав все
жалованье, которое он мог взять вперед, и цену своей лошади, он все-таки не
мог заплатить всего, что было за ним записано незнакомым адъютантом. Он бы
играл и еще, но адъютант с строгим лицом положил своими белыми чистыми
руками карты и стал считать меловую колонну записей Бутлера. Бутлер
сконфуженно просил извинить его за то, что не может заплатить сейчас всего
того, что проиграл, и сказал, что он пришлет из дому, и когда он сказал это,
он заметил, что всем стало жаль его и что все, даже Полторацкий, избегали
его взгляда. Это был последний его вечер. Стоило ему не играть, а пойти к
Воронцову, куда его звали, "и все бы было хорошо", - думал он. А теперь было
не только не хорошо, но было ужасно.
Простившись с товарищами и знакомыми, он уехал домой и, приехав, тотчас
же лег спать и спал восемнадцать часов сряду, как спят обыкновенно после
проигрыша. Марья Дмитриевна по тому, что он попросил у нее полтинник, чтобы
дать на чай провожавшему его казаку, и по его грустному виду и коротким
ответам поняла, что он проигрался, и напала на Ивана Матвеевича, зачем он
отпускал его.
На другой день Бутлер проснулся в двенадцатом часу и, вспомнив свое
положение, хотел бы опять нырнуть в забвение, из которого только что вышел,
но нельзя было. Надо было принять меры, чтобы выплатить четыреста семьдесят
рублей, которые он остался должен незнакомому человеку. Одна из этих мер
состояла в том, что он написал письмо брату, каясь в своем грехе и умоляя
его выслать ему в последний раз пятьсот рублей в счет той мельницы, которая
оставалась еще у них в общем владении. Потом он написал своей скупой
родственнице, прося ее дать ему на каких она хочет процентах те же пятьсот
рублей. Потом он пошел к Ивану Матвеевичу и, зная, что у него или, скорее, у
Марьи Дмитриевны есть деньги, просил его дать ему взаймы пятьсот рублей.
- Я бы дал, - сказал Иван Матвеевич, - сейчас отдал бы, да Машка не
даст. Они, эти бабы, очень уж прижимисты, черт их знает. А надо, надо
выкрутиться, черт его возьми. У того черта, у маркитанта, нет ли? Но у
маркитанта нечего было и пробовать занимать. Так что спасение Бутлера могло
прийти только от брата или от скупой родственницы.
XXII
Не достигнув своей цели в Чечне, Хаджи-Мурат вернулся в Тифлис и каждый
день ходил к Воронцову и, когда его принимали, умолял его собрать горских
пленных и выменять на них его семью. Он опять говорил, что без этого он
связан и не может, как он хотел бы, служить русским и уничтожить Шамиля.
|
|
|
|
