Молодые и не
совсем молодые женщины, в одеждах, обнажавших и шеи, и руки, и почти груди,
кружились в объятиях мужчин в ярких мундирах. У горы буфета лакеи в красных
фраках, чулках и башмаках разливали шампанское и обносили конфеты дамам.
Жена "сардаря" тоже, несмотря на свои немолодые годы, так же полуобнаженная,
ходила между гостями, приветливо улыбаясь, и сказала через переводчика
несколько ласковых слов Хаджи-Мурату, с тем же равнодушием, как и вчера в
театре, оглядывавшему гостей. За хозяйкой подходили к Хаджи-Мурату и другие
обнаженные женщины, и все, не стыдясь, стояли перед ним и, улыбаясь,
спрашивали все одно и то же: как ему нравится то, что он видит. Сам
Воронцов, в золотых эполетах и аксельбантах, с белым крестом на шее и
лентой, подошел к нему и спросил то же самое, очевидно уверенный, как и все
спрашивающие, что Хаджи-Мурату не могло не нравиться все то, что он видел. И
Хаджи-Мурат отвечал и Воронцову то, что отвечал всем: что у них этого нет, -
не высказывая того, что хорошо или дурно то, что этого нет у них.
Хаджи-Мурат попытался было заговорить и здесь, на бале, с Воронцовым о
своем деле выкупа семьи, но Воронцов, сделав вид, что не слыхал его слов,
отошел от него. Лорис-Меликов же сказал потом Хаджи-Мурату, что здесь не
место говорить о делах.
Когда пробило одиннадцать часов и Хаджи-Мурат поверил время на своих,
подаренных ему Марьей Васильевной, часах, он спросил Лорис-Меликова, можно
ли уехать. Лорис-Меликов сказал, что можно, но что было бы лучше остаться.
Несмотря на это, Хаджи-Мурат не остался и уехал на данном в его распоряжение
фаэтоне в отведенную ему квартиру.
XI
На пятый день пребывания Хаджи-Мурата в Тифлисе Лорис-Меликов, адъютант
наместника, приехал к нему по поручению главнокомандующего.
- И голова и руки рады служить сардарю, - сказал Хаджи-Мурат с обычным
своим дипломатическим выражением, наклонив голову и прикладывая руки к
груди. - Прикажи, - сказал он, ласково глядя в глаза Лорис-Меликову.
Лорис-Меликов сел на кресло, стоявшее у стола. Хаджи-Мурат опустился
против него на низкой тахте и, опершись руками на колени, наклонил голову и
внимательно стал слушать то, что Лорис-Меликов говорил ему. Лорис-Меликов,
свободно говоривший по-татарски, сказал, что князь, хотя и знает прошедшее
Хаджи-Мурата, желает от него самого узнать всю его историю.
- Ты расскажи мне, - сказал Лорис-Меликов, - а я запишу, переведу потом
по-русски, и князь пошлет государю.
Хаджи-Мурат помолчал (он не только никогда не перебивал речи, но всегда
выжидал, не скажет ли собеседник еще чего), потом поднял голову, стряхнув
папаху назад, улыбнулся той особенной, детской улыбкой, которой он пленил
еще Марью Васильевну.
- Это можно, - сказал он, очевидно польщенный мыслью о том, что его
история будет прочтена государем.
- Расскажи мне (по-татарски нет обращения на вы) все с начала, не
торопясь, - сказал Лорис-Меликов, доставая из кармана записную книжку.
|
|
|
|
