Узнав, что Хан-Магома еще не
возвращался, Хаджи-Мурат опустил голову и тотчас же опять задремал.
Разбудил его веселый голос Хана-Магомы, возвращавшегося с Батою из
своего посольства. Хан-Магома тотчас же подсел к Хаджи-Мурату и стал
рассказывать, как солдаты встретили их и проводили к самому князю, как он
говорил с самим князем, как князь радовался и обещал утром встретить их там,
где русские будут рубить лес, за Мичиком, на Шалинской поляне. Бата
перебивал речь своего сотоварища, вставляя свои подробности.
Хаджи-Мурат расспросил подробно о том, какими именно словами отвечал
Воронцов на предложение Хаджи-Мурата выйти к русским. И Хан-Магома и Бата в
один голос говорили, что князь обещал принять Хаджи-Мурата как гостя и
сделать так, чтобы ему хорошо было. Хаджи-Мурат расспросил еще про дорогу, и
когда Хан-Магома заверил его, что он хорошо знает дорогу и прямо приведет
туда, Хаджи-Мурат достал деньги и отдал Бате обещанные три рубля; своим же
велел достать из переметных сум свое с золотой насечкой оружие и папаху с
чалмою, самим же мюридам почиститься, чтобы приехать к русским в хорошем
виде. Пока чистили оружие, седла, сбрую и коней, звезды померкли, стало
совсем светло, и потянул предрассветный ветерок.
V
Рано утром, еще в темноте, две роты с топорами, под командой
Полторацкого, вышли за десять верст за Чахгиринские ворота и, рассыпав цепь
стрелков, как только стало светать, принялись за рубку леса. К восьми часам
туман, сливавшийся с душистым дымом шипящих и трещащих на кострах сырых
сучьев, начал подниматься кверху, и рубившие лес, прежде за пять шагов не
видавшие, а только слышавшие друг друга, стали видеть и костры, и заваленную
деревьями дорогу, шедшую через лес; солнце то показывалось светлым пятном в
тумане, то опять скрывалось. На полянке, поодаль от дороги, сидели на
барабанах: Полторацкий с своим субалтерн-офицером Тихоновым, два офицера 3-й
роты и бывший кавалергард, разжалованный за дуэль, товарищ Полторацкого по
Пажескому корпусу, барон Фрезе. Вокруг барабанов валялись бумажки от
закусок, окурки и пустые бутылки. Офицеры выпили водки, закусили и пили
портер. Барабанщик откупоривал восьмую бутылку. Полторацкий, несмотря на то,
что не выспался, был в том особенном настроении подъема душевных сил и
доброго, беззаботного веселья, в котором он чувствовал себя всегда среди
своих солдат и товарищей там, где могла быть опасность.
Между офицерами шел оживленный разговор о последней новости, смерти
генерала Слепцова. В этой смерти никто не видел того важнейшего в этой жизни
момента - окончания ее и возвращения к тому источнику, из которого она
вышла, а виделось только молодечество лихого офицера, бросившегося с шашкой
на горцев и отчаянно рубившего их.
Хотя все, в особенности побывавшие в делах офицеры, знали и могли
знать, что на войне тогда на Кавказе, да и никогда нигде не бывает той рубки
врукопашную шашками, которая всегда предполагается и описывается (а если и
бывает такая рукопашная шашками и штыками, то рубят и колют всегда только
бегущих), эта фикция рукопашной признавалась офицерами и придавала им ту
спокойную гордость и веселость, с которой они, одни в молодецких, другие,
напротив, в самых скромных позах, сидели на барабанах, курили, пили и
шутили, не заботясь о смерти, которая, так же как и Слепцова, могла всякую
минуту постигнуть каждого из них.
|
|
|
|
