Она долго стояла в двери
комнаты Зайдет и, тихо смеясь, глядела на белую фигуру, то входившую, то
уходившую из ее комнаты. Тщетно прождав ее, Шамиль вернулся к себе уже ко
времени полуночной молитвы.
XX
Хаджи-Мурат прожил неделю в укреплении в доме Ивана Матвеевича.
Несмотря на то, что Марья Дмитриевна ссорилась с мохнатым Ханефи
(Хаджи-Мурат взял с собой только двух: Ханефи и Элдара) и вытолкала его раз
из кухни, за что тот чуть не зарезал ее, она, очевидно, питала особенные
чувства и уважения и симпатии к Хаджи-Мурату. Она теперь уже не подавала ему
обедать, передав эту заботу Элдару, но пользовалась всяким случаем увидать
его и угодить ему. Она принимала также самое живое участие в переговорах об
его семье, знала, сколько у него жен, детей, каких лет, и всякий раз после
посещения лазутчика допрашивала, кого могла, о последствиях переговоров.
Бутлер же в эту неделю совсем сдружился с Хаджи-Муратом. Иногда
Хаджи-Мурат приходил в его комнату, иногда Бутлер приходил к нему. Иногда
они беседовали через переводчика, иногда же собственными средствами, знаками
и, главное, улыбками. Хаджи-Мурат, очевидно, полюбил Бутлера. Это видно было
по отношению к Бутлеру Элдара. Когда Бутлер входил в комнату Хаджи-Мурата,
Элдар встречал Бутлера, радостно оскаливая свои блестящие зубы, и поспешно
подкладывал ему подушки под сиденье и снимал с него шашку, если она была на
нем.
Бутлер познакомился и сошелся также и с мохнатым Ханефи, названым
братом Хаджи-Мурата. Ханефи знал много горских песен и хорошо пел их.
Хаджи-Мурат, в угождение Бутлеру, призывал Ханефи и приказывал ему петь,
называя те песни, которые он считал хорошими. Голос у Ханефи был высокий
тенор, и пел он необыкновенно отчетливо и выразительно. Одна из песен
особенно нравилась Хаджи-Мурату и поразила Бутлера своим
торжественно-грустным напевом. Бутлер попросил переводчика пересказать ее
содержание и записал ее.
Песня относилась к кровомщению - тому самому, что было между Ханефи и
Хаджи-Муратом.
Песня была такая: "Высохнет земля на могиле моей - и забудешь ты меня,
моя родная мать! Порастет кладбище могильной травой - заглушит трава твое
горе, мой старый отец. Слезы высохнут на глазах сестры моей, улетит и горе
из сердца ее.
Но не забудешь меня ты, мой старший брат, пока не отомстишь моей
смерти. Не забудешь ты меня, и второй мой брат, пока не ляжешь рядом со
мной.
Горяча ты, пуля, и несешь ты смерть, но не ты ли была моей верной
рабой? Земля черная, ты покроешь меня, но не я ли тебя конем топтал? Холодна
ты, смерть, но я был твоим господином. Мое тело возьмет земля, мою душу
примет небо".
Хаджи-Мурат всегда слушал эту песню с закрытыми глазами и, когда она
кончалась протяжной, замирающей нотой, всегда по-русски говорил:
- Хорош песня, умный песня.
Поэзия особенной, энергической горской жизни, с приездом Хаджи-Мурата и
сближением с ним и его мюридами, еще более охватила Бутлера.
|
|
|
|
