XII
- А теперь довольно. Молиться надо, - сказал Хаджи-Мурат, достал из
внутреннего, грудного кармана черкески брегет Воронцова, бережно прижал
пружинку и, склонив набок голову, удерживая детскую улыбку, слушал. Часы
прозвонили двенадцать ударов и четверть.
- Кунак Воронцов пешкеш, - сказал он, улыбаясь, - Хороший человек.
- Да, хороший, - сказал Лорис-Меликов. - И часы хорошие. Так ты молись,
а я подожду.
- Якши, хорошо, - сказал Хаджи-Мурат и ушел в спальню.
Оставшись один, Лорис-Меликов записал в своей книжечке самое главное из
того, что рассказывал ему Хаджи-Мурат, потом закурил папиросу и стал ходить
взад и вперед по комнате. Подойдя к двери, противоположной спальне,
Лорис-Меликов услыхал оживленные голоса по-татарски быстро говоривших о
чем-то людей. Он догадался, что это были мюриды Хаджи-Мурата, и, отворив
дверь, вошел к ним.
В комнате стоял тот особенный, кислый, кожаный запах, который бывает у
горцев. На полу на бурке, у окна, сидел кривой рыжий Гамзало, в оборванном,
засаленном бешмете, и вязал уздечку. Он что-то горячо говорил своим хриплым
голосом, но при входе Лорис-Меликова тотчас же замолчал и, не обращая на
него внимания, продолжал свое дело. Против него стоял веселый Хан-Магома и,
скаля белые зубы и блестя черными, без ресниц, глазами, повторял все одно и
то же. Красавец Элдар, засучив рукава на своих сильных руках, оттирал
подпруги подвешенного на гвозде седла. Ханефи, главного работника и
заведующего хозяйством, не было в комнате. Он на кухне варил обед.
- О чем это вы спорили? - спросил Лорис-Меликов у Хан-Магомы,
поздоровавшись с ним.
- А он все Шамиля хвалит, - сказал Хан-Магома, подавая руку Лорису. -
Говорит, Шамиль - большой человек. И ученый, и святой, и джигит.
- Как же он от него ушел, а все хвалит?
- Ушел, а хвалит, - скаля зубы и блестя глазами, проговорил Хан-Магома.
- Что же, и считаешь его святым? - спросил Лорис-Меликов.
- Кабы не был святой, народ бы не слушал его, - быстро проговорил
Гамзало.
- Святой был не Шамиль, а Мансур, - сказал Хан-Магома. - Это был
настоящий святой. Когда он был имамом, весь народ был другой. Он ездил по
аулам, и народ выходил к нему, целовал полы его черкески и каялся в грехах,
и клялся не делать дурного. Старики говорили: тогда все люди жили, как
святые, - не курили, не пили, не пропускали молитвы, обиды прощали друг
другу, даже кровь прощали. Тогда деньги и вещи, как находили, привязывали на
шесты и ставили на дорогах. Тогда и бог давал успеха народу во всем, а не
так, как теперь, - говорил Хан-Магома.
- И теперь в горах не пьют и не курят, - сказал Гамзало.
- Ламорой твой Шамиль, - сказал Хан-Магома, подмигивая Лорис-Меликову.
"Ламорой" было презрительное название горцев.
- Ламорой - горец. В горах-то и живут орлы, - отвечал Гамзало.
- А молодчина! Ловко срезал, - оскаливая зубы, заговорил Хан-Магома,
радуясь на ловкий ответ своего противника.
|
|
|
|
