Другая сторона войны: смерть, раны солдат, офицеров, горцев, как ни
странно это сказать, и не представлялась его воображению. Он даже
бессознательно, чтобы удержать свое поэтическое представление о войне,
никогда не смотрел на убитых и раненых. Так и нынче - у нас было три убитых
и двенадцать раненых. Он прошел мимо трупа, лежавшего на спине, и только
одним глазом видел какое-то странное положение восковой руки и темно-красное
пятно на голове и не стал рассматривать. Горцы представлялись ему только
конными джигитами, от которых надо было защищаться.
- Так вот как-с, батюшка, - говорил майор в промежутке песни. - Не
так-с, как у вас в Питере: равненье направо, равненье налево. А вот
потрудились - и домой. Машурка нам теперь пирог подаст, щи хорошие. Жизнь!
Так ли? Ну-ка, "Как вознялась заря", - скомандовал он свою любимую песню.
Майор жил супружески с дочерью фельдшера, сначала Машкой, а потом
Марьей Дмитриевной. Марья Дмитриевна была красивая белокурая, вся в
веснушках, тридцатилетняя бездетная женщина. Каково ни было ее прошедшее,
теперь она была верной подругой майора, ухаживала за ним, как нянька, а это
было нужно майору, часто напивавшемуся до потери сознания.
Когда пришли в крепость, все было, как предвидел майор. Марья
Дмитриевна накормила его и Бутлера и еще приглашенных из отряда двух
офицеров сытным, вкусным обедом, и майор наелся и напился так, что не мог
уже говорить и пошел к себе спать. Бутлер, также усталый, но довольный и
немного выпивший лишнего чихиря, пошел в свою комнатку, и едва успел
раздеться, как, подложив ладонь под красивую курчавую голову, заснул крепким
сном без сновидений и просыпания.
XVII
Аул, разоренный набегом, был тот самый, в котором Хаджи-Мурат провел
ночь перед выходом своим к русским.
Садо, у которого останавливался Хаджи-Мурат, уходил с семьей в горы,
когда русские подходили к аулу. Вернувшись в свой аул, Садо нашел свою саклю
разрушенной: крыша была провалена, и дверь и столбы галерейки сожжены, и
внутренность огажена. Сын же его, тот красивый, с блестящими глазами
мальчик, который восторженно смотрел на Хаджи-Мурата, был привезен мертвым к
мечети на покрытой буркой лошади. Он был проткнут штыком в спину.
Благообразная женщина, служившая, во время его посещения, Хаджи-Мурату,
теперь, в разорванной на груди рубахе, открывавшей ее старые, обвисшие
груди, с распущенными волосами, стояла над сыном и царапала себе в кровь
лицо и не переставая выла. Садо с киркой и лопатой ушел с родными копать
могилу сыну. Старик дед сидел у стены разваленной сакли и, строгая палочку,
тупо смотрел перед собой. Он только что вернулся с своего пчельника. Бывшие
там два стожка сена были сожжены; были поломаны и обожжены посаженные
стариком и выхоженные абрикосовые и вишневые деревья и, главное, сожжены все
ульи с пчелами. Вой женщин слышался во всех домах и на площади, куда были
привезены еще два тела.
|
|
|
|
