После нашего отъезда, как мне потом рассказывали люди,
оставшиеся в деревне, она очень скучала от безделья. Хотя все
сундуки были еще на ее руках и она не переставала рыться в
них, перекладывать, развешивать, раскладывать, но ей
недоставало шуму и суетливости барского, обитаемого господами,
деревенского дома, к которым она с детства привыкла. Горе,
перемена образа жизни и отсутствие хлопот скоро развили в ней
старческую болезнь, к которой она имела склонность. Ровно
через год после кончины матушки у нее открылась водяная, и она
слегла в постель.
Тяжело, я думаю, было Наталье Савишне жить и еще тяжелее
умирать одной, в большом пустом петровском доме, без родных,
без друзей. Все в доме любили и уважали Наталью Савишну; но
она ни с кем не имела дружбы и гордилась этим. Она полагала,
что в ее положении - экономки, пользующейся доверенностью
своих господ и имеющей на руках столько сундуков со всяким
добром, дружба с кем-нибудь непременно повела бы ее к
лицеприятию и преступной снисходительности; поэтому, или,
может быть, потому, что не имела ничего общего с другими
слугами, она удалялась всех и говорила, что у нее в доме нет
ни кумовьев, ни сватов и что за барское добро она никому
потачки не дает.
Поверяя богу в теплой молитве свои чувства, она искала и
находила утешение; но иногда, в минуты слабости, которым мы
все подвержены, когда лучшее утешение для человека доставляют
слезы и участие живого существа, она клала себе на постель
свою собачонку моську (которая лизала ее руки, уставив на нее
свои желтые глаза), говорила с ней и тихо плакала, лаская ее.
Когда моська начинала жалобно выть, она старалась успокоить ее
и говорила: "Полно, я и без тебя знаю, что скоро умру".
За месяц до своей смерти она достала из своего сундука
белого коленкору, белой кисеи и розовых лент; с помощью своей
девушки сшила себе белое платье, чепчик и до малейших
подробностей распорядилась всем, что нужно было для ее
похорон. Она тоже разобрала барские сундуки и с величайшей
отчетливостью, по описи, передала их приказчице; потом достала
два шелковые платья, старинную шаль, подаренные ей когда-то
бабушкой, дедушкин военный мундир, шитый золотом, тоже
отданный в ее полную собственность.
Благодаря ее заботливости, шитье и галуны на мундире были
совершенно свежи и сукно не тронуто молью.
Перед кончиной она изъявила желание, чтобы одно из этих
платий - розовое - было отдано Володе на халат или бешмет,
другое - пюсовое, в клетках - мне для того же употребления; а
шаль - Любочке. Мундир она завещала тому из нас, кто прежде
будет офицером. Все остальное свое имущество и деньги,
исключая сорока рублей, которые она отложила на погребенье и
поминанье, она предоставила получить своему брату. Брат ее,
еще давно отпущенный на волю, проживал в какой-то дальней
губернии и вел жизнь самую распутную; поэтому при жизни своей
она не имела с ним никаких сношений.
|
|
|
|
