- Так ты меня очень любишь? - Она молчит с минуту, потом
говорит: - Смотри, всегда люби меня, никогда не забывай. Если
не будет твоей мамаши, ты не забудешь ее? не забудешь,
Николенька?
Она еще нежнее целует меня.
- Полно! и не говори этого, голубчик мой, душечка моя! -
вскрикиваю я, целуя ее колени, и слезы ручьями льются из моих
глаз - слезы любви и восторга.
После этого, как, бывало, придешь на верх и станешь перед
иконами, в своем ваточном халатце, какое чудесное чувство
испытываешь, говоря: "Спаси, господи, папеньку и маменьку".
Повторяя молитвы, которые в первый раз лепетали детские уста
мои за любимой матерью, любовь к ней и любовь к богу как-то
странно сливались в одно чувство.
После молитвы завернешься, бывало, в одеяльце; на душе
легко, светло и отрадно; одни мечты гонят другие, - но о чем
они? Они неуловимы, но исполнены чистой любовью и надеждами на
светлое счастие. Вспомнишь, бывало, о Карле Иваныче и его
горькой участи - единственном человеке, которого я знал
несчастливым, - и так жалко станет, так полюбишь его, что
слезы потекут из глаз, и думаешь: "Дай бог ему счастия, дай
мне возможность помочь ему, облегчить его горе; я всем готов
для него пожертвовать". Потом любимую фарфоровую игрушку -
зайчика или собачку - уткнешь в угол пуховой подушки и
любуешься, как хорошо, тепло и уютно ей там лежать. Еще
помолишься о том, чтобы дал бог счастия всем, чтобы все были
довольны и чтобы завтра была хорошая погода для гулянья,
повернешься на другой бок, мысли и мечты перепутаются,
смешаются, и уснешь тихо, спокойно, еще с мокрым от слез лицом.
Вернутся ли когда-нибудь та свежесть, беззаботность,
потребность любви и сила веры, которыми обладаешь в детстве?
Какое время может быть лучше того, когда две лучшие
добродетели - невинная веселость и беспредельная потребность
любви - были единственными побуждениями в жизни?
Где те горячие молитвы? где лучший дар - те чистые слезы
умиления? Прилетал ангел-утешитель, с улыбкой утирал слезы эти
и навевал сладкие грезы неиспорченному детскому воображению.
Неужели жизнь оставила такие тяжелые следы в моем сердце,
что навеки отошли от меня слезы и восторги эти? Неужели
остались одни воспоминания?
Глава XVI. СТИХИ
Почти месяц после того, как мы переехали в Москву, я сидел
на верху бабушкиного дома, за большим столом, и писал;
напротив меня сидел рисовальный учитель и окончательно
поправлял нарисованную черным карандашом головку какого-то
турка в чалме. Володя, вытянув шею, стоял сзади учителя и
смотрел ему через плечо. Головка эта была первое произведение
Володи черным карандашом и нынче же, в день ангела бабушки,
должна была быть поднесена ей.
- А сюда вы не положите еще тени? - сказал Володя учителю,
приподнимаясь на цыпочки и указывая на шею турка.
- Нет, не нужно, - сказал учитель, укладывая карандаши и
рейсфедер в задвижной ящичек, - теперь прекрасно, и вы больше
не прикасайтесь.
|
|
|
|
