Я понял в эту минуту, что, обнимая отца, она уже
прощалась с нами.
Она столько раз принималась целовать и крестить Володю, что
- полагая, что она теперь обратится ко мне - я совался вперед;
но она еще и еще благословляла его и прижимала к груди.
Наконец я обнял ее и, прильнув к ней, плакал, плакал, ни о чем
не думая, кроме своего горя.
Когда мы пошли садиться, в передней приступила прощаться
докучная дворня. Их "пожалуйте ручку-с", звучные поцелуи в
плечико и запах сала от их голов возбудили во мне чувство,
самое близкое к огорчению у людей раздражительных. Под
влиянием этого чувства я чрезвычайно холодно поцеловал в чепец
Наталью Савишну, когда она вся в слезах прощалась со мною.
Странно то, что я как теперь вижу все лица дворовых и мог
бы нарисовать их со всеми мельчайшими подробностями; но лицо и
положение maman решительно ускользают из моего воображения:
может быть, оттого, что во все это время я ни разу не мог
собраться с духом взглянуть на нее. Мне казалось, что, если бы
я это сделал, ее и моя горесть должны бы были дойти до
невозможных пределов.
Я бросился прежде всех в коляску и уселся на заднем месте.
За поднятым верхом я ничего не мог видеть, но какой-то
инстинкт говорил мне, что maman еще здесь.
"Посмотреть ли на нее еще или нет?.. Ну, в последний раз!"
- сказал я сам себе и высунулся из коляски к крыльцу. В это
время maman, с тою же мыслью, подошла с противоположной
стороны коляски и позвала меня по имени. Услыхав ее голос
сзади себя, я повернулся к ней, но так быстро, что мы
стукнулись головами; она грустно улыбнулась и крепко, крепко
поцеловала меня в последний раз.
Когда мы отъехали несколько сажен, я решился взглянуть на
нее. Ветер поднимал голубенькую косыночку, которою была
повязана ее голова; опустив голову и закрыв лицо руками, она
медленно всходила на крыльцо. Фока поддерживал ее.
Папа сидел со мной рядом и ничего не говорил;
я же захлебывался от слез, и что-то так давило мне в горле,
что я боялся задохнуться... Выехав на большую дорогу, мы
увидали белый платок, которым кто-то махал с балкона. Я стал
махать своим, и это движение немного успокоило меня. Я
продолжал плакать, и мысль, что слезы мои доказывают мою
чувствительность, доставляла мне удовольствие и отраду.
Отъехав с версту, я уселся попокойнее и с упорным вниманием
стал смотреть на ближайший предмет перед глазами - заднюю
часть пристяжной, которая бежала с моей стороны. Смотрел я,
как махала хвостом эта пегая пристяжная, как забивала она одну
ногу о другую, как доставал по ней плетеный кнут ямщика и ноги
начали прыгать вместе; смотрел, как прыгала на ней шлея и на
шлее кольца, и смотрел до тех пор, покуда эта шлея покрылась
около хвоста мылом. Я стал смотреть кругом: на волнующиеся
поля спелой ржи, на темный пар, на котором кое-где виднелись
соха, мужик, лошадь с жеребенком, на верстовые столбы,
заглянул даже на козлы, чтобы узнать, какой ямщик с нами едет;
и еще лицо мое не просохло от слез, как мысли мои были далеко
от матери, с которой я расстался, может быть, навсегда.
|
|
|
|