Он начал говорить свои слова, с заметным усилием
стараясь выражаться по-славянски. Слова его были нескладны, но
трогательны. Он молился о всех благодетелях своих (так он
называл тех, которые принимали его), в том числе о матушке, о
нас, молился о себе, просил, чтобы бог простил ему его тяжкие
грехи, твердил: "Боже, прости врагам моим!" - кряхтя
поднимался и, повторяя еще и еще те же слова, припадал к земле
и опять поднимался, несмотря на тяжесть вериг, которые
издавали сухой резкий звук, ударяясь о землю.
Володя ущипнул меня очень больно за ногу; но я даже не
оглянулся: потер только рукой то место и продолжал с чувством
детского удивления, жалости и благоговения следить за всеми
движениями и словами Гриши.
Вместо веселия и смеха, на которые я рассчитывал, входя в
чулан, я чувствовал дрожь и замирание сердца.
Долго еще находился Гриша в этом положении религиозного
восторга и импровизировал молитвы. То твердил он несколько раз
сряду: "Господи помилуй", но каждый раз с новой силой и
выражением; то говорил он "Прости мя, господи, научи мя, что
творить... научи мя что творити, господи!" - с таким
выражением, как будто ожидал сейчас же ответа на свои слова;
то слышны были одни жалобные рыдания... Он приподнялся на
колени, сложил руки на груди и замолк.
Я потихоньку высунул голову из двери и не переводил
дыхания. Гриша не шевелился; из груди его вырывались тяжелые
вздохи; в мутном зрачке его кривого глаза, освещенного луною,
остановилась слеза.
- Да будет воля твоя! - вскричал он вдруг с неподражаемым
выражением, упал лбом на землю и зарыдал, как ребенок.
Много воды утекло с тех пор, много воспоминаний о былом
потеряли для меня значение и стали смутными мечтами, даже и
странник Гриша давно окончил свое последнее странствование; но
впечатление, которое он произвел на меня, и чувство, которое
возбудил, никогда не умрут в моей памяти.
О великий христианин Гриша! Твоя вера была так сильна, что
ты чувствовал близость бога, твоя любовь так велика, что слова
сами собою лились из уст твоих - ты их не поверял рассудком...
И какую высокую хвалу ты принес его величию, когда, не находя
слов, в слезах повалился на землю!..
Чувство умиления, с которым я слушал Гришу, не могло долго
продолжаться, во-первых потому, что любопытство мое было
насыщено, а во-вторых потому, что я отсидел себе ноги, сидя на
одном месте, и мне хотелось присоединиться к общему шептанью и
возне, которые слышались сзади меня в темном чулане. Кто-то
взял меня за руку и шепотом сказал: "Чья это рука?" В чулане
было совершенно темно; но по одному прикосновению и голосу,
который шептал мне над самым ухом, я тотчас узнал Катеньку.
Совершенно бессознательно я схватил ее руку в коротеньких
рукавчиках за локоть и припал к ней губами. Катенька, верно,
удивилась этому поступку и отдернула руку: этим движением она
толкнула сломанный стул, стоявший в чулане. Гриша поднял
голову, тихо оглянулся и, читая молитвы, стал крестить все
углы.
|
|
|
|