Она
грозно посмотрела на него и, не отвечая на его поклон,
продолжала, топая ногой, считать: "Un, deux, trois, un, deux,
trois"*), - еще громче и повелительнее, чем прежде.
-------------
*) Раз, два. три, раз, два, три (фр.).
Карл Иваныч, не обращая на это ровно никакого внимания, по
своему обыкновению, с немецким приветствием подошел прямо к
ручке матушки. Она опомнилась, тряхнула головкой, как будто
желая этим движением отогнать грустные мысли, подала руку
Карлу Иванычу и поцеловала его в морщинистый висок, в то время
как он целовал ее руку.
- Ich danke, lieber*) Карл Иваныч, - и, продолжая говорить
по-немецки, она спросила: - Хорошо ли спали дети?
-----------
* Благодарю, милый (нем).
Карл Иваныч был глух на одно ухо, а теперь от шума за
роялем вовсе ничего не слыхал. Он нагнулся ближе к дивану,
оперся одной рукой о стол, стоя на одной ноге, и с улыбкой,
которая тогда мне казалась верхом утонченности, приподнял
шапочку над головой и сказал:
- Вы меня извините, Наталья Николаевна? Карл Иваныч, чтобы
не простудить своей голой головы, никогда не снимал красной
шапочки, но всякий раз, входя в гостиную, спрашивал на это
позволения.
- Наденьте, Карл Иваныч... Я вас спрашиваю, хорошо ли спали
дети? - сказала maman, подвинувшись к нему и довольно громко.
Но он опять ничего не слыхал, прикрыл лысину красной
шапочкой и еще милее улыбался.
- Постойте на минутку, Мими, - сказала maman Марье Ивановне
с улыбкой, - ничего не слышно.
Когда матушка улыбалась, как ни хорошо было ее лицо, оно
делалось несравненно лучше, и кругом все как будто веселело.
Если бы в тяжелые минуты жизни я хоть мельком мог видеть эту
улыбку, я бы не знал, что такое горе. Мне кажется, что в одной
улыбке состоит то, что называют красотою лица: если улыбка
прибавляет прелести лицу, то лицо прекрасно; если она не
изменяет его, то оно обыкновенно; если она портит его, то оно
дурно.
Поздоровавшись со мною, maman взяла обеими руками мою
голову и откинула ее назад, потом посмотрела пристально на
меня и сказала:
- Ты плакал сегодня?
Я не отвечал. Она поцеловала меня в глаза и по-немецки
спросила:
- О чем ты плакал?
Когда она разговаривала с нами дружески, она всегда
говорила на атом языке, который знала в совершенстве.
- Это я во сне плакал, maman, - сказал я, припоминая со
всеми подробностями выдуманный сон и невольно содрогаясь при
этой мысли.
Карл Иваныч подтвердил мои слова, но умолчал о сне.
Поговорив еще о погоде, - разговор, в котором приняла участие
и Мими, - maman положила на поднос шесть кусочков сахару для
некоторых почетных слуг, стала и подошла к пяльцам, которые
стояли у окна.
- Ну, ступайте теперь к папа, дети, да скажите ему, чтобы
он непременно ко мне зашел, прежде чем пойдет на гумно.
Музыка, считанье и грозные взгляды опять начались, а мы
пошли к папа. Пройдя комнату, удержавшую еще от времен дедушки
название официантской, мы вошли в кабинет.
|
|
|
|
