. Его доброе немецкое лицо, участие, с
которым он старался угадать причину моих слез, заставляли их
течь еще обильнее: мне было совестно, и я не понимал, как за
минуту пе ред тем я мог не любить Карла Иваныча и находить
противными его халат, шапочку и кисточку; теперь, напротив,
все это казалось мне чрезвычайно милым, и даже кисточка
казалась явным доказательством его доброты. Я сказал ему, что
плачу оттого, что видел дурной сон, - будто maman умерла и ее
несут хоронить. Все это я выдумал, потому что решительно не
помнил, что мне снилось в эту ночь; но когда Карл Иваныч,
тронутый моим рассказом, стал утешать и успокаивать меня, мне
казалось, что я точно видел этот страшный сон, и слезы
полились уже от другой причины.
Когда Карл Иваныч оставил меня и я, приподнявшись на
постели, стал натягивать чулки на свои маленькие ноги, слезы
немного унялись, но мрачные мысли о выдуманном сне не
оставляли меня. Вошел дядька Николай - маленький, чистенький
человечек, всегда серьезный, аккуратный, почтительный и
большой приятель Карла Иваныча. Он нес наши платья и обувь.
Володе сапоги, а мне покуда еще несносные башмаки с бантиками.
При нем мне было бы совестно плакать; притом утреннее солнышко
весело светило в окна, а Володя, передразнивая Марью Ивановну
(гувернантку сестры), так весело и звучно смеялся, стоя над
умывальником, что даже серьезный Николай, с полотенцем на
плече, с мылом в одной руке и с рукомойником в другой,
улыбаясь, говорил:
- Будет вам, Владимир Петрович, извольте умываться.
Я совсем развеселился.
- Sind sie bald fertig?*) - послышался из классной голос
Карла Иваныча.
-----------------
*) Скоро вы будете готовы? (нем.)
Голос его был строг и не имел уже того выражения доброты,
которое тронуло меня до слез. В классной Карл Иваныч был
совсем другой человек: он был наставник. Я живо оделся, умылся
и, еще с щеткой в руке приглаживая мокрые волосы, явился на
его зов.
Карл Иваныч, с очками на носу и книгой в руке, сидел на
своем обычном месте, между дверью и окошком. Налево от двери
были две полочки: одна - наша, детская, другая - Карла
Иваныча, собственная. На нашей были всех сортов книги -
учебные и неучебные: одни стояли, другие лежали. Только два
больших тома "Histoire des voyages", в красных переплетах,
чинно упирались в стену; а потом пошли длинные, толстые,
большие и маленькие книги, - корочки без книг и книги без
корочек; все туда же, бывало, нажмешь и всунешь, когда
прикажут перед рекреацией привести в порядок библиотеку, как
громко называл Карл Иваныч эту полочку. Коллекция книг на
собственной если не была так велика, как на нашей, то была еще
разнообразнее. Я помню из них три: немецкую брошюру об
унавоживании огородов под капусту - без переплета, один том
истории Семилетней войны - в пергаменте, прожженном с одного
угла, и полный курс гидростатики. Карл Иваныч большую часть
своего времени проводил за чтением, даже испортил им свое
зрение; но, кроме этих книг и "Северной пчелы", он ничего не
читал.
|
|
|
|
