Чем ближе подходил он к
этой комнате, тем более, по всем телодвижениям, было заметно
его беспокойство: войдя в диванную, оншел на цыпочках, едва
переводил дыхание и перекрестился, прежде чем решился взяться
за замок затворенной двери. В это время из коридора выбежала
нечесанная, заплаканная Мими. "Ах! Петр Александрыч! - сказала
она шепотом, с выражением истинного отчаяния, и потом,
заметив, что папа поворачивает ручку замка, она прибавила чуть
слышно: - Здесь нельзя пройти - ход из девичьей".
О, как тяжело все это действовало на мое настроенное к горю
страшным предчувствием детское воображение!
Мы пошли в девичью; в коридоре попался нам на дороге
дурачок Аким, который всегда забавлял нас своими гримасами; но
в эту минуту не только он мне не казался смешным, но ничто так
больно не поразило меня, как вид его бессмысленно-равнодушного
лица. В девичьей две девушки, которые сидели за какой-то
работой, привстали, чтобы поклониться нам, с таким печальным
выражением, что мне сделалось страшно. Пройдя еще комнату
Мими, папа отворил дверь спальни, и мы вошли. Направо от двери
были два окна, завешенные платками; у одного из них сидела
Наталья Савишна, с очками на носу, и вязала чулок. Она не
стала целовать нас, как то обыкновенно делывала, а только
привстала, посмотрела на нас через очки, слезы потекли у нее
градом. Мне очень не понравилось, что все при первом взгляде
на нас начинают плакать, тогда как прежде были совершенно
спокойны.
Налево от двери стояли ширмы, за ширмами - кровать, столик,
шкапчик, уставленный лекарствами, и большое кресло, на котором
дремал доктор; подле кровати стояла молодая, очень белокурая,
замечательной красоты девушка, в белом утреннем капоте, и,
немного засучив рукава, прикладывала лед к голове maman
которую мне не было видно в эту минуту. Девушка эта была La
belle Flamande, про которую писала maman и которая
впоследствии играла такую важную роль в жизни всего нашего
семейства. Как только мы вошли, она отняла одну руку от головы
maman и поправила на груди складки своего капота, потом
шепотом сказала: "В забытьи".
Я был в сильном горе в эту минуту, но невольно замечал все
мелочи. В комнате было почти темно, жарко и пахло вместе
мятой, одеколоном, ромашкой и гофманскими каплями. Запах этот
так поразил меня, что не только когда я слышу его, но когда
лишь вспоминаю о нем, воображение мгновенно переносит меня в
эту мрачную, душную комнату и воспроизводит все мельчайшие
подробности ужасной минуты.
Глаза maman были открыты, но она ничего не видела... О,
никогда не забуду я этого страшного взгля-да! В нем выражалось
столько страдания!..
Нас увели.
Когда я потом спрашивал у Натальи Савишны о последних
минутах матушки, вот что она мне сказала:
- Когда вас увели, она еще долго металась, моя голубушка,
точно вот здесь ее давило что-то; потом спустила головку с
подушек и задремала, так тихо, спокойно, точно ангел небесный.
|
|
|
|
