Наказание состояло в унижении.
Меня не наказывали, и никто даже не напоминал мне о том,
что со мной случилось; но я не мог забыть всего, что испытал:
отчаяния, стыда, страха и ненависти в эти два дня. Несмотря на
то, что с того времени St.-Jerome, как казалось, махнул на
меня рукою, почти не занимался мною, я не мог привыкнуть
смотреть на него равнодушно. Всякий раз, когда случайно
встречались наши глаза, мне казалось, что во взгляде моем
выражается слишком явная неприязнь, и я спешил принять
выражение равнодушия, но тогда мне казалось, что он понимает
мое притворство, я краснел и вовсе отворачивался.
Одним словом, мне невыразимо тяжело было иметь с ним какие
бы то ни было отношения.
Глава XVIII. ДЕВИЧЬЯ
Я чувствовал себя все более и более одиноким, и главными
моими удовольствиями были уединенные размышления и наблюдения.
О предмете моих размышлений расскажу в следующей главе;
театром же моих наблюдений преимущественно была девичья, в
которой происходил весьма для меня занимательный и
трогательный роман. Героиней этого романа, само собой
разумеется, была Маша. Она была влюблена в Василья, знавшего
ее еще тогда, когда она жила на воле, и обещавшего еще тогда
на ней жениться. Судьба, разлучившая их пять лет тому назад,
снова соединила их в бабушкином доме, но положила преграду их
взаимной любви в лице Николая (родного дяди Маши), не
хотевшего и слышать о замужестве своей племянницы с Васильем,
которого он называл человеком несообразным и необузданным.
Преграда эта сделала то, что прежде довольно хладнокровный
и небрежный в обращении Василий вдруг влюбился в Машу,
влюбился так, как только способен на такое чувство дворовый
человек из портных, в розовой рубашке и с напомаженными
волосами.
Несмотря на то, что проявления его любви были весьма
странны и несообразны (например, встречая Машу, он всегда
старался причинить ей боль, или щипал ее, или бил ладонью, или
сжимал ее с такой силой, что она едва могла переводить
дыхание), но самая любовь его была искренна, что доказывается
уже тем, что с той поры, как Николай решительно отказал ему в
руке своей племянницы, Василий запил с горя, стал шляться по
кабакам, буянить - одним словом, вести себя так дурно, что не
раз подвергался постыдному наказанию на съезжей. Но поступки
эти и их последствия, казалось, были заслугой в глазах Маши и
увеличивали еще ее любовь к нему. Когда Василий содержался в
части, Маша по целым дням, не осушая глаз, плакала, жаловалась
на свою горькую судьбу Гаше (принимавшей живое участие в делах
несчастных любовников) и, презирая брань и побои своего дяди,
потихоньку бегала в полицию навещать и утешать своего друга.
Не гнушайтесь, читатель, обществом, в которое я ввожу вас.
Ежели в душе вашей не ослабли струны любви и участия, то и в
девичьей найдутся звуки, на которые они отзовутся. Угодно ли
вам или не угодно будет следовать за мною, я отправляюсь на
площадку лестницы, с которой мне видно все, что происходит в
девичьей.
|
|
|
|