Я генерал!
Но вот государь встречает меня и спрашивает, кто этот
израненный молодой человек? Ему говорят, что это известный
герой Николай. Государь подходит ко мне и говорит: "Благодарю
тебя. Я все сделаю, что бы ты ни просил у меня". Я почтительно
кланяюсь и, опираясь на саблю, говорю: "Я счастлив, великий
государь, что мог пролить кровь за свое отечество, и желал бы
умереть за него; но ежели ты так милостив, что позволяешь мне
просить тебя, прошу об одном - позволь мне уничтожить врага
моего, иностранца St.-Jerome'a". Мне хочется уничтожить врага
моего St.-Jerome'a. Я грозно останавливаюсь перед
St.-Jerome'ом и говорю ему: "Ты сделал мое несчастье, a
genoux!"*). Но вдруг мне приходит мысль, что с минуты на
минуту может войти настоящий St.-Jerome с розгами, и я снова
вижу себя не генералом, спасающим отечество, а самым жалким,
плачевным созданием.
---------
*) на колени! (фр.).
То мне приходит мысль о боге, и я дерзко спрашиваю его, за
что он наказывает меня? "Я, кажется, не забывал молиться утром
и вечером, так за что же я страдаю?" Положительно могу
сказать, что первый шаг к религиозным сомнениям, тревожившим
меня во время отрочества, был сделан мною теперь, не потому,
чтобы несчастие побудило меня к ропоту и неверию, но потому,
что мысль о несправедливости провидения, пришедшая мне в
голову в эту пору совершенного душевного расстройства и
суточного уединения, как дурное зерно, после дождя упавшее на
рыхлую землю, с быстротой стало разрастаться и пускать корни.
То я воображал, что я непременно умру, и живо представлял себе
удивление St.-Jerome'a, находящего в чулане, вместо меня,
безжизненное тело. Вспоминая рассказы Натальи Савишны о том,
что душа усопшего до сорока дней не оставляет дома, я мысленно
после смерти ношусь невидимкой по всем комнатам бабушкиного
дома и подслушиваю искренние слезы Любочки, сожаления бабушки
и разговор папа с Августом Антонычем. "Он славный был
мальчик", - скажет папа со слезами на глазах. "Да, - скажет
St.-Jerome, - но большой повеса". - "Вы бы должны уважать
мертвых, - скажет папа, - вы были причиной его смерти, вы
запугали его, он не мог перенести унижения, которое вы
готовили ему... Вон отсюда, злодей!"
И St.-Jerome упадет на колени, будет плакать и просить
прощения. После сорока дней душа моя улетает на небо; я вижу
там что-то удивительно прекрасное, белое, прозрачное, длинное
и чувствую, что это моя мать. Это что-то белое окружает,
ласкает меня; но я чувствую беспокойство и как будто не узнаю
ее. "Ежели это точно ты, - говорю я, - то покажись мне лучше,
чтобы я мог обнять тебя". И мне отвечает ее голос: "Здесь мы
все такие, я не могу лучше обнять тебя. Разве тебе не хорошо
так?" - "Нет, мне очень хорошо, но ты не можешь щекотать меня,
и я не могу целовать твоих рук..." - "Не надо этого, здесь и
так прекрасно", - говорит она, и я чувствую, что точно
прекрасно, и мы вместе с ней летим все выше и выше.
|
|
|
|
