Подкравшись из-за фортепьян, чтобы открыть их секреты, я
увидал следующее: Катенька держала за два конца батистовый
платочек в виде ширм, заслоняя им головы Сережи и Сонечки.
"Нет, проиграли, теперь расплачивайтесь!" - говорил Сережа.
Сонечка, опустив руки, стояла перед ним точно виноватая и,
краснея, говорила: "Нет, я не проиграла, не правда ли,
mademoiselle Catherine"*) - "Я люблю правду, - отвечала
Катенька, - проиграла пари, та chere"**).
----------------
*) мадемуазель Катерина (фр).
**) моя дорогая (фр.).
Едва успела Катенька произнести эти слова, как Сережа
нагнулся и поцеловал Сонечку. Так прямо и поцеловал в ее
розовые губки. И Сонечка засмеялась, как будто это ничего, как
будто это очень весело. Ужасно!!! О, коварная изменница!
Глава XIV. ЗАТМЕНИЕ
Я вдруг почувствовал презрение ко всему женскому полу
вообще и к Сонечке в особенности; начал уверять себя, что
ничего веселого нет в этих играх, что они приличны только
девчонкам, и мне чрезвычайно захотелось буянить и сделать
какую-нибудь такую молодецкую штуку, которая бы всех удивила.
Случай не замедлил представиться.
St.-Jerome, поговорив о чем-то с Мими, вышел из комнаты;
звуки его шагов послышались сначала на лестнице, а потом над
нами, по направлению классной. Мне пришла мысль, что Мими
сказала ему, где она видела меня во время класса, и что он
пошел посмотреть журнал. Я не предполагал в это время у
St.-Jerome'a другой цели в жизни, как желания наказать меня. Я
читал где-то, что дети от двенадцати до четырнадцати лет, то
есть находящиеся в переходном возрасте отрочества, бывают
особенно склонны к поджигательству и даже убийству. Вспоминая
свое отрочество и особенно то состояние духа, в котором я
находился в этот несчастный для меня день, я весьма ясно
понимаю возможность самого ужасного преступления без цели, без
желания вредить, но гак - из любопытства, из бессознательной
потребности деятельности. Бывают минуты, когда будущее
представляется человеку в столь мрачном свете, что он боится
останавливать на нем свои умственные взоры, прекращает в себе
совершенно деятельность ума и старается убедить себя, что
будущего не будет и прошедшего не было. В такие минуты, когда
мысль не обсуживает вперед каждого определения воли, а
единственными пружинами жизни остаются плотские инстинкты, я
понимаю, что ребенок, по неопытности, особенно склонный к
такому состоянию, без малейшего колебания и страха, с улыбкой
любопытства, раскладывает и раздувает огонь под собственным
домом, в котором спят его братья, отец, мать, которых он нежно
любит. Под влиянием этого же временного отсутствия мысли -
рассеянности почти - крестьянский парень лет семнадцати,
осматривая лезвие только что отточенного топора подле лавки,
на которой лицом вниз спит его старик отец, вдруг
размахивается топором и с тупым любопытством смотрит, как
сочится под лавку кровь из разрубленной шеи, под влиянием
этого же отсутствия мысли и инстинктивного любопытства человек
находит какое-то наслаждение остановиться на самом краю обрыва
и думать: а что, если туда броситься? или приставить ко лбу
заряженный пистолет и думать: а что, ежели пожать гашетку? или
смотреть на какое-нибудь очень важное лицо, к которому все
общество чувствует подобострастное уважение, и думать: а что,
ежели подойти к нему, взять его за нос и сказать: "А ну-ка,
любезный, пойдем"?
Под влиянием такого же внутреннего волнения и отсутствия
размышления, когда St.
|
|
|
|
