Я не плакал, но что-то тяжелое, как камень, лежало у меня
на сердце. Мысли и представления с усиленной быстротой
проходили в моем расстроенном воображении; но воспоминание о
несчастии, постигшем меня, беспрестанно прерывало их
причудливую цепь, и я снова входил в безвыходный лабиринт
неизвестности о предстоящей мне участи, отчаяния и страха.
То мне приходит в голову, что должна существовать
какая-нибудь неизвестная причина общей ко мне нелюбви и даже
ненависти. (В то время я был твердо убежден, что все, начиная
от бабушки и до Филиппа-кучера, ненавидят меня и находят
наслаждение в моих страданиях.) "Я должен быть не сын моей
матери и моего отца, не брат Володи, а несчастный сирота,
подкидыш, взятый из милости", - говорю я сам себе, и нелепая
мысль эта не только доставляет мне какое-то грустное утешение,
но даже кажется совершенно правдоподобною. Мне отрадно думать,
что я несчастен не потому, что виноват, но потому, что такова
моя судьба с самого моего рождения и что участь моя похожа на
участь несчастного Карла Иваныча.
"Но зачем дальше скрывать эту тайну, когда я сам уже успел
проникнуть ее? - говорю я сам себе, - завтра же пойду к папа и
скажу ему: "Папа! напрасно ты от меня скрываешь тайну моего
рождения; я знаю ее". Он скажет: "Что ж делать, мой друг, рано
или поздно ты узнал бы это, - ты не мой сын, но я усыновил
тебя, и ежели ты будешь достоин моей любви, то я никогда не
оставлю тебя"; и я скажу ему: "Папа, хотя я не имею права
называть тебя этим именем, но я теперь произношу его в
последний раз, я всегда любил тебя и буду любить, никогда не
забуду, что ты мой благодетель, но не могу больше оставаться в
твоем доме. Здесь никто не любит меня, a St.-Jerome поклялся в
моей погибели. Он или я должны оставить твой дом, потому что я
не отвечаю за себя, я до такой степени ненавижу этого
человека, что готов на все. Я убью его", - так и сказать:
"Папа! я убью его". Папа станет просить меня, но я махну
рукой, скажу ему: "Нет, мой друг, мой благодетель, мы не можем
жить вместе, а отпусти меня", - и я обниму его и скажу ему,
почему-то по-французски: "Oh mon pere, oh mon bienfaiteur,
donne moi pour la derniere fois ta benediction et gue la
volonte de dieu soit faite!" *). И я, сидя на сундуке в темном
чулане, плачу навзрыд при этой мысли. Но вдруг я вспоминаю
постыдное наказание, ожидающее меня, действительность
представляется мне в настоящем свете, и мечты мгновенно
разлетаются.
---------
*) О мой отец, о мой благодетель, дай мне в последний раз
свое благословение, и да свершится воля божия! (фр.)
То я воображаю себя уже на свободе, вне нашего дома. Я
поступаю в гусары и иду на войну. Со всех сторон на меня
несутся враги, я размахиваюсь саблей и убиваю одного, другой
взмах - убиваю другого, третьего. Наконец, в изнурении от ран
и усталости, я падаю на землю и кричу: "Победа!" Генерал
подъезжает ко мне и спрашивает: "Где он - наш спаситель?" Ему
указывают на меня, он бросается мне на шею и с радостными
слезами кричит: "Победа!" Я выздоравливаю и, с подвязанной
черным платком рукою, гуляю по Тверскому бульвару.
|
|
|
|
