Тут я как
будто просыпаюсь и нахожу себя опять на сундуке, в темном
чулане, с мокрыми от слез щеками, без всякой мысли, твердящего
слова: и мы все летим выше и выше. Я долго употребляю
всевозможные усилия, чтобы уяснить свое положение; но
умственному взору моему представляется в настоящем только одна
страшно мрачная, непроницаемая даль. Я стараюсь снова
возвратиться к тем отрадным, счастливым мечтам, которые
прервало сознание действительности; но, к удивлению моему, как
скоро вхожу в колею прежних мечтаний, я вижу, что продолжение
их невозможно и, что всего удивительнее, не доставляет уже мне
никакого удовольствия.
Глава XVI. ПЕРЕМЕЛЕТСЯ, МУКА БУДЕТ
Я ночевал в чулане, и никто не приходил ко мне; только на
другой день, то есть в воскресенье, меня перевели в маленькую
комнатку, подле классной, и опять заперли. Я начинал
надеяться, что наказание мое ограничится заточением, и мысли
мои, под влиянием сладкого, крепительного сна, яркого солнца,
игравшего на морозных узорах окон, и дневного обыкновенного
шума на улицах, начинали успокоиваться. Но уединение все-таки
было очень тяжело: мне хотелось двигаться, рассказать
кому-нибудь все, что накопилось у меня на душе, и не было
вокруг меня живого создания. Положение это было еще более
неприятно потому, что, как мне ни противно было, я не мог не
слышать, как St.-Jerome, прогуливаясь по своей комнате,
насвистывал совершенно спокойно какие-то веселые мотивы. Я был
вполне убежден, что ему вовсе не хотелось свистать, но что он
делал это единственно для того, чтобы мучить меня.
В два часа St.-Jerome и Володя сошли вниз, а Николай принес
мне обед, и когда я разговорился с ним о том, что я наделал и
что ожидает меня, он сказал:
- Эх, сударь! не тужите, перемелется, мука будет. Хотя это
изречение, не раз и впоследствии поддерживавшее твердость
моего духа, несколько утешило меня, но именно то
обстоятельство, что мне прислали не один хлеб и воду, а весь
обед, даже и пирожное розанчики, заставило меня сильно
призадуматься. Ежели бы мне не прислали розанчиков, то значило
бы, что меня наказывают заточением, но теперь выходило, что я
еще не наказан, что я только удален от других, как вредный
человек, а что наказание впереди. В то время, как я был
углублен в разрешение этого вопроса в замке моей темницы
повернулся ключ, и St.-Jerome с суровым и официальным лицом
вошел в комнату.
- Пойдемте к бабушке, - сказал он, не глядя на меня.
Я хотел было почистить рукава курточки, запачкавшиеся
мелом, прежде чем выйти из комнаты, но St.-Jerome сказал мне,
что это совершенно бесполезно, как будто я находился уже в
таком жалком нравственном положении, что о наружном своем виде
не стоило и заботиться.
Катенька, Любочка и Володя посмотрели на меня в то время,
как St.-Jerome за руку проводил меня чрез залу, точно с тем же
выражением, с которым мы обыкновенно смотрели на колодников,
проводимых по понедельникам мимо наших окон.
|
|
|
|
