Чай вино пьет.
"Да, можно сказать", - подумал Евгений и тотчас же приступил.
- А знаешь, - он почувствовал, как он багрово покраснел, - знаешь,
Данила, я измучался. - Данила улыбнулся. - Я все-таки не монах - привык.
Он чувствовал, что глупо все, что он говорит, но радовался, потому что
Данила одобрял.
- Что ж, вы бы давно сказали, это можно, - сказал он. - Вы только
скажите какую.
- Ах, право, мне все равно. Ну, разумеется, чтоб не безобразная была и
здоровая.
- Понял! - откусил Данила. Ои подумал. - Ох, хороша штучка есть, -
начал он. Опять Евгений покраснел. - Хороша штучка. Изволите видеть, выдали
ее по осени, - Данила стал шептать, - а он ничего не может сделать. Ведь
это на охотника что стоит.
Евгений сморщился даже от стыда.
- Нет, нет, - заговорил он. - Мне совсем не то нужно. Мне, напротив
(что могло быть напротив?), мне, напротив, падо, чтобы только здоровая, да
поменьше хлопот - солдатка или эдак...
- Зпаю. Это, значит, Степаниду вам предоставить. Муж в городу, все
равно как солдатка. А бабочка хорошая, чистая. Будете довольны. Я и то ей
намесь говорю - пойди, а она...
- Ну, так когда же?
- Да хоть завтра. Я вот пойду за табаком и зайду, а в обед приходите
сюда али за огород к бане. Никого нет. Да и в обед весь парод спит.
- Ну, хорошо.
Страшное волнение охватило Евгения, когда он поехал домой. "Что такое
будет? Что такое крестьянка? Что-нибудь вдруг безобразное, ужасное. Нет,
они красивы, - говорил он себе, вспоминая тех, на которых он заглядывался.
- Но что я скажу, что я сделаю?"
Целый день он был не свой. На другой день в двенадцать часов он пошел
к караулке. Данила стоял в дверях; и молча значительно кивнул головой к
лесу. Кровь прилила к сердцу Евгения, он почувствовал его и пошел к
огороду. Никого. Подошел к бане. Никого. Заглянул туда, вышел и вдруг
услыхал треск сломленной ветки. Он оглянулся, она стояла в чаще за
овражком. Он бросился туда через овраг. В овраге была крапива, которой он
не заметил. Он острекался и, потеряв с носу пенсне, вбежал на
противуположный бугор. В белой вышитой занавеске, красно-бурой паневе,
красном ярком платке, с босыми ногами, свежая, твердая, красивая, она
стояла и робко улыбалась.
- Тут кругом тропочка, обошли бы, - сказала она. - А мы давно. Голомя.
Он подошел к ней и, оглядываясь, коснулся ее.
Через четверть часа они разошлись, он нашел пенсне и зашел к Даниле и
в ответ на вопрос его: "Довольны ль, барин?" - дал ему рубль и пошел домой.
Он был доволен. Стыд был только сначала. Но потом прошел. И все было
хорошо. Главное, хорошо, что ему теперь легко, спокойно, бодро. Ее он
хорошенько даже не рассмотрел. Помнил, что чистая, свежая, недурная и
простая, без гримас. "Чья бишь она? - говорил он себе. - Печникова он
сказал? Какая же это Печникова? [В дальнейшем вместо фамилии Печников
фамилия Пчельников] Ведь их два двора.
|
|
|
|
