"Да, вот и перервал, когда захотел, - говорил он себе. - Да, вот и для
здоровья сошелся с чистой, здоровой женщиной! Нет, видно, нельзя так играть
с ней. Я думал, что я ее взял, а она взяла меня, взяла и не пустила. Ведь я
думал, что я свободен, а я не был свободен. Я обманывал себя, когда
женился. Все было вздор, обман. С тех нор как я сошелся с ней, я испытал
новое чувство, настоящее чувство мужа. Да, мне надо было жить с ней.
Да, две жизни возможны для меня; одна та, которую я начал с Лизой:
служба, хозяйство, ребенок, уважение людей. Если эта жизнь, то надо, чтоб
ее, Степаниды, не было. Надо услать ее, как я говорил, или уничтожить ее,
чтоб ее не было. А другая жизнь - это тут же. Отнять ее у мужа, дать ему
денег, забыть про стыд и позор а жить с ней. Но тогда надо, чтоб Лизы не
было и Мимн (ребенка). Нет, что же, ребенок не мешает, но чтоб Лизы не
было, чтоб она уехала. Чтоб она узнала, прокляла и уехала. Узнала, что. я
променял ее на бабу, что я обманщик, подлец. Нет, это слишком ужасно! Этого
нельзя. Да, по может и так быть, - продолжал он думать, - может так быть.
Лиза заболеет да умрет. Умрет, и тогда все будет прекрасно.
Прекрасно! О негодяй! Нет, уж если умирать, то ей. Кабы она умерла,
Степанида, как бы хорошо было.
Да, вот как отравляют или убивают жен или любовниц. Взять револьвер и
пойти вызвать и, вместо объятий, в грудь. И кончено.
Ведь она черт. Прямо черт. Ведь она против воля моей завладела мною.
Убить? да. Только два выхода: убить жену или ее. Потому что так жить нельзя
[С этого места начинается вариант конца довести]. Нельзя. Надо обдумать и
предвидеть. Если остаться так, как есть, то что будет?
Будет то, что я опять себе скажу, что я не хочу, чго я брошу, но я
только скажу, а буду вечером на задворках, и она знает, и она придет. И или
люди узнают и скажут жене, или я сам скажу ей, потому что не могу я лгать,
не могу я так жить. Не могу. Узнается. Все узнают, и Параша, и кузнец. Ну и
что же, разве можно жить так?
Нельзя. Только два выхода: жену убить или ее. Да еще...
Ах, да, третий есть: себя, - сказал он тихо вслух, и вдруг мороз
пробежал у него по коже. - Да, себя, тогда не нужно их убивать". Ему стало
страшно именно потому, что он чувствовал, что только этот выход возможен.
"Револьвер есть. Неужели я убью себя? Вот чего не думал никогда. Как это
странно будет".
Он вернулся к себе в комнату и тотчас открыл шкаф, где был револьвер.
Но не успел он открыть его, как вошла жена.
XXI
Он накинул газету на револьвер.
- Опять то же, - с испугом сказала она, взглянув на него.
- Что то же?
- То же ужасное выражение, которое было прежде, когда ты не хотел мне
сказать. Геня, голубчик, скажи мне. Я вижу, ты мучаешься. Скажи мне, тебе
легче будет. Что бы ни было, все лучше этих твоих страданий. Ведь я знаю,
что ничего дурного.
- Ты знаешь? Пока.
|
|
|
|
