Евгений покраснел, и не от стыда
столько, сколько от досады, что добрая Марья Павловна суется - правда,
любя, - но все-таки суется туда, куда ей не надо и чего она не понимает и
не может понимать. Он сказал, что у него ничего нет такого, что бы нужно
было скрывать, и что он именно так себя вел всегда, чтобы ничто не могло
помешать его женитьбе.
- Ну и прекрасно, дружок. Ты, Геня, не обижайся на меня, - сказала
Марья Павловна, конфузясь.
Но Евгений видел, что она не кончила и не сказала то, что хотела. Так
и вышло. Немного погодя она стала рассказывать о том, как без него ее
просили крестить у... Пчелышковых.
Теперь Евгений вспыхнул уже не от досады и даже не от стыда, а от
какого-то странного чувства сознания важности того, что ему сейчас скажут,
сознания невольного, совершенно несогласного с его рассуждением. Так и
вышло то, чего он ожидал. Марья Павловна, как будто не имея никаких других
целей, кроме разговора, рассказала, что нынешний год родятся все мальчики,
видно, к войне. И у Васиных, и у Пчельникова молодая бабочка первым - тоже
мальчик. Марья Павловна хотела рассказать это незаметно, но ей самой
сделалось стыдно, когда она увидала краску на лице сына и его нервные
снимание, пощелкивание и надевание пенсне и поспешное закуриванье папиросы.
Она замолчала. Он тоже молчал и не мог придумать, чем бы перервать это
молчание. Так что оба поняли, что поняли друг друга.
- Да, главное, в деревне надо справедливость, чтоб не было любимцев,
как у дяди твоего.
- Маменька, - сказал вдруг Евгений, - я знаю, к чему вы это говорите.
Вы напрасно тревожитесь. Для меня моя будущая семейная жизнь такая святыня,
которой я пи в каком случае не нарушу. А то, что было в моей холостой
жизни, то все кончено совсем. И я никогда не входил ни в какие связи, и
никто не имеет на меня никаких прав.
- Ну, я рада, - сказала мать. - Я знаю твои благородные мысли.
Евгений принял эти слова матери как следующую ему дань и замолчал.
На другое утро он поехал в город, думая о невесте, обо всем на свете,
но только не о Степаниде. Но как будто нарочно, чтобы напомнить ему, он,
подъезжая к церкви, стал встречать народ, шедший и ехавший оттуда. Он
встретил Матвея-старика с Семеном, ребят, молодых девок, а вот две бабы,
одна постарше и одна нарядная, в ярко-красном платке, и что-то знакомое.
Баба идет легко, бодро, и на руке ребенок. Он поравнялся, баба старшая
поклонилась по-старинному, остановившись, а молодайка с ребенком только
нагнула голову, и из-под платка блеснули знакомые улыбающиеся, веселые
глаза.
"Да, это она, но все кончено, и нечего смотреть на нее. И ребенок,
может быть, мой, - мелькнуло ему в голове. - Нет, вздор какой. Муж был, она
к нему ходила". Он не стал высчитывать даже. Так у него решено было, что
это было нужно для здоровья, он платил деньги, и больше ничего; связи
какой-нибудь между им и ею нет, не было, не может и не должно быть.
|
|
|
|
